Пастернак и Мандельштам
Борис Пастернак и Осип Мандельштам входят в число великих русских поэтов, родившихся на исходе XIX века. Удивительно, что все они были погодками: 1889 — год рождения Ахматовой, 1890 — Пастернака, 1891 — Мандельштама, 1892 — Цветаевой, 1893 — Маяковского.
Неизбежность будущей взаимосвязи судеб и личностей Пастернака и Мандельштама зашифрована уже ассонансной рифмой их фамилий (а’— е’ — а’) :
Па’сте’рна’к — Ма’нде’льшта’м.
На излюбленный вопрос — тест Ахматовой: «Пастернак или Мандельштам?» большинство людей не смогут ответить однозначно.
Невозможно взвесить и сравнить меры как отпущенного каждому из них таланта, так и выпавших им в жизни испытаний и свершений. Но сопоставление биографических фактов синергетического взаимодействия внешних обстоятельств жизни этих поэтов и их внутренних устремлений и возможностей показывают их заметное контрапунктное звучание.
Н. Я. Мандельштам считала их антиподами, но сосуществовавшими в едином пространстве великой русской поэзии в переломное для России время. Молодость поэтов пришлась на предреволюционные годы, а революция и советская власть решительно повлияли на их судьбы.
Корни и отношение к еврейству[править]
И Пастернак, и Мандельштам родились в еврейских семьях. С той разницей, что родители Пастернака были выходцами из Одессы — южных областей расселения евреев России, своими способностями и упорным трудом вырвавшимися из мещанской среды в художественно-музыкальный круг образованного московского общества[1], а семья не очень удачливого торговца Э. Мандельштама происходила из северо-западной зоны расселения (из Риги и Вильно). В какой мере разница их социально-культурных сред проявилась в отношении будущих поэтов к еврейству?
В семье Пастернака творчество отца — талантливого художника, педагога и академика живописи и матери — известной пианистки было, с одной стороны, повседневным фоном, формирующим соответствующие задатки детей, а с другой стороны, примером того, что стремление к творческому развитию, непременно опирается на каждодневный упорный труд.
Молодой Мандельштам в этом смысле мало что мог получить от отца, учившегося когда-то в талмудической школе в Берлине, торговца кожевенным товаром, только матери, родственнице историка русской литературы С. А. Венгерова удалось открыть в сыне интерес к русскому языку и литературе, музыке и искусству, фактически позволив ему отойти от семейного дела[2].
В то время как отец Пастернака отстранялся от еврейских традиций, отец Мандельштама знал и чтил их. По-разному преломили духовное наследство и их сыновья. Борис Пастернак, не без влияния отца, стремился к ассимиляции и «очень болезненно воспринимал свое происхождение, вступавшее, как ему казалось, в противоречие с его призванием русского поэта». Пастернак, считая свою ассимиляцию свершившимся индивидуальным психологическим фактом, сохранил подспудное чувство «первородной вины, неполноценности, неудостоенности»[3]. Позднее он писал Горькому[4]:
|
В письме О. Фрейденберг о своей работе над романом он возвращается к этой теме[5]:
|
Встречавшийся с поэтом в послевоенные годы Исайя Берлин отмечал русский патриотизм Пастернака и глубокой чувство исторической связи с родиной, на фоне его отрицательному отношению к своему еврейскому происхождению. «Пастернак любил все русское и был готов простить своей стране все ее недостатки — все, кроме варварства сталинского периода»[6]
Мандельштам же, испытывал влияние окружающего сумбурного иудаизма своей полуассимилированной семьи, какого-то лицемерного исполнения еврейских ритуалов, гипертрофии национальной памяти и "припадков национального раскаяния", сопровождавшихся безуспешными попытками учить сына еврейской азбуке[7]:
|
Мандельштама впитал иудаизм как одну из мировых культур (наряду с католицизмом, лютеранством и др.)[3], но он был у него «на особом положении личного, интимного опыта, уходящего корнями в младенчество».
Еврейское начало — иудаизм, «хаос иудейский» — участвовало в формировании его взглядов на мировую культуру во всем ее историческом многообразии. Чувству ложной вины и попыткам еврейской ассимиляции он противопоставил собственную жизненную позицию свободного и гордого поэта-отщепенца (ветхозаветного «пророка смертей»).
Контрапункты судеб (в датах)[править]
29 января/10 февраля 1890 г. в Москве родился Борис Пастернак.
3/15 января 1891 г. в Варшаве родился Осип Мандельштам.
Пастернак[8] | Мандельштам[9] | |
---|---|---|
Школьные годы | 1901-1908 — Пятая гимназия в Москве | 1900-1907 — Тенишевское училище в Петербурге |
Поездки в Европу | 1905 — 1906 — Германия 1912 — Германия (Марбург), Венеция | 1907-1910 — Париж, Германия (Гейдельберг), Швейцария, Италия |
Университетское образование | 1908 — поступил в Московский университет на юридическое отделение историко-филологического факультета
1912 — участвовал в философском семинаре в Марбурге и отказался от предложения продолжить философскую карьеру в Германии 1913 — успешно сдал выпускные экзамены по философскому отделению историко-филологического факультета |
1909-1910 — два семестра изучал философию и романские языки в Гейдельберге
1911 — поступил в Петербургский университет на романо-германское отделение филологического факультета 1917 — завершил учебу в университете, но не стал сдавать выпускные экзамены |
Первые книги | 1913 — «Близнец в тучах»
1917 — «Поверх барьеров» |
1913 — «Камень»
1916 — расширенное вдвое переиздание «Камня» |
В начале войны с Германией | 1914 — имевший белый билет «по укорочению сломанной в детстве ноги» Пастернак хотел записаться в добровольцы | 1914 — освобожденный от мобилизации «по сердечной астении» Мандельштам пытался завербоваться в санитарный поезд |
Личное знакомство | 1922 | |
Женитьба | 1922 — на художнице
Евгении Владимировне Лурье |
1919 — на ученице известной художницы А. А. Экстер — Надежде Яковлевне Хазиной |
Новые книги — этапы | 1922 — «Сестра моя жизнь» | 1922 — «Tristia» |
«Попутчики»[10][11] | В августе 1922 г. Пастернак был вызван к Троцкому для разговора о литературе[12][13] | 10 сентября 1922 г. Троцкий запросил редактора «Красной Нови» А. Воронского о деятельности Мандельштама[14] |
Прощание с Лениным | 24 января 1924 г. Пастернак и Мандельштам стояли в общей многочасовой очереди в траурной процессии к гробу В. И. Ленина | |
Автобиографические очерки встреч и путей | 1929 — «Охранная грамота» | 1925 — «Шум времени» |
Нервный срыв | 1932- пытался отравиться (из-за невозможности разрешить семейные проблемы) | 1934 — сосланный в Чердынь, выпрыгнул из окна второго этажа больницы |
«Внимание» вождя | Июнь 1934 г. — разговор со Сталиным о судьбе Мандельштама и «о жизни и смерти» | Июнь 1934 г. : «Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие…» — резолюция Сталина на письме Бухарина |
«Попытка жить думами времени и ему в тон»[15] | 1935 — обращенные к Сталину стихи:
«Мне по душе строптивый норов…» и «Я понял: все живо…» |
1937 – «Ода Сталину»:
«…Художник, помоги тому, кто весь с тобой, кто мыслит, чувствует и строит…» |
Вектор перемен | 31.08. 1956 — отдел ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями предпринимает… меры, чтобы предотвратить издание «Доктора Живаго» за рубежом[16] | 06.08. 1956 — Н. Я. Мандельштам извещена о прекращении дела об антисоветской агитации и посмертной реабилитации ее мужа О. Э. Мандельштама[17] |
Годы становления[править]
Учеба[править]
Родители и Пастернака и Мандельштама считали, что сыновьям необходимо получить университетское образование. Право еврею на поступление в университет давала только золотая медаль, полученная за успехи в казенной гимназии.
Сторонник ассимиляции в практической жизни, Леонид Осипович Пастернак, тем не менее, считал недопустимым крещение по карьерным соображениям. Он выбрал сыну одну из лучших в Москве Пятую классическую гимназию. Но в 1900 году, в связи с заполнением установленной 3 % нормы для евреев, 10-летний Пастернак не мог быть принят в 1 класс. Он поступил сразу во второй класс на вакансию, освободившуюся в 1901 году.
Борис Пастернак с детства понял, что мотивируемые природными способностями творческие художественные искания и совершенствование должны опираться на целеустремленный и ежечасный труд. Годы учения в гимназии сопровождались упорными занятиями музыкой. Одновременно жизнь испытывает его увлечением поэзией и философией. Серьезность этих занятий определила будущий масштаб культурных интересов Пастернака.
В июне 1908 года он «кончил полный восьмиклассный курс классической гимназии с отличными отметками» по всем предметам (от закона Божия он был освобожден), был награжден золотой медалью и первого августа был зачислен на первый курс юридического факультета Московского университета. В следующем году Пастернак перешел на философское отделение историко-филологического факультета. Серьезный интерес к философии в 1912 году побуждает его поехать в Германию на семинар главы Марбургской школы философов, профессора Германа Когена. Университет Пастернак закончил в 1913 году, получив диплом первой степени, но за оформленным ему в 1914 году дипломом кандидата философии так и не явился[18].
Родители Мандельшама для его образования выбрали другой путь. В 1900 году он поступил в частное Тенишевское училище — одно из передовых учебных заведений Петербурга. В училище не было наказаний, ежегодных оценок и экзаменов. Учебникам предпочитались наглядные методы обучения. В училище Мандельштам впервые и с интересом погрузился в литературно-богемную жизнь. Вместе со сверстниками он посещает публичные лекции и музыкальные вечера, увлекается театральными постановками, много читает и, конечно, пишет стихи. Наряду с этим увлекся «миром Эрфуртской программы» и едва не примкнул к эсерам[19]. Всё это отвлекало от учебных занятий и не могло не отразиться на оценках в его выпускном аттестате[20]:
|
В попытке отвлечь сына от излишней политической активности и помочь ему сосредоточиться на профессиональных занятиях мать, после окончания в 1907 году училища, отправляет Осипа для продолжения образования подальше от Петербурга, сначала в Париж, а затем в Германию, в Гейдельберг. В Париже он слушал лекции на словесном факультетеСорбонны. В 1909—1910 гг. в Гейдельбергском университете Мандельштам занимался философией и филологией. Возвратившись в Петербург в 1910 году, он настолько увлекся вопросами религии, что начал систематически посещать собрания Религиозно-философского общества.
В 1911 году. Мандельштам принял крещение у протестантского священника, что позволило ему поступить в Петербургский университет на романо-германское отделение филологического факультета.
В апреле1917 года получил свидетельство о завершении обучения в течение шести семестров, но без сдачи выпускных экзаменов.
Итальянские впечатления[править]
Жизнь и учеба за границей позволили будущим поэтам побывать в Италии. Поездки были краткими для обоих, но оставили заметный след в понимании связи русской и мировой культур.
Пастернак писал о впечатлениях от поездки в Венецию[21]:
|
Мандельшам сожалел, что[22] «в Италии тосковал, мало видел и как-то бессмысленно тратил время (по молодости лет)»[23]. Тем не менее, позднее итальянские образы в дальнейшем неоднократно всплыли в стихах, статьях и в его книге «Разговор о Данте», титане Возрождения, который заставил воздух дрожать «от гулкого диалога времен и культур» и ради того считал Мандельштам[24]:
|
Музыка[править]
Важным источником поэтического вдохновения и Пастернака, и Мандельштама стала музыка. Словно для них — заветом — написаны строки Шекспира[25]: «Поэзии и музыки союз! Для наших душ союз вдвойне священный…»
У Пастернака способности и тяга к музыке были так велики, что он готовился заниматься ею профессионально[26]:
|
Но, в конечном итоге, выбор был сделан в пользу поэзии. В стихах Пастернака присутствуют музыкальные образы и имена: Чайковский, Скрябин, Бетховен, Брамс, Моцарт, Вагнер, но чаще — Шопен[27]. Воспоминания о матери, профессиональной пианистке, уже в возрасте двенадцати лет игравшей Первый фортепианный концерт Шопена, длительное общение со Скрябиным, обожавшим Шопена, дружба с Нейгаузом[28], неоднократно исполнявшим произведения Шопена (и в доме поэта) — надолго определили предпочтения Пастернака:
Опять Шопен не ищет выгод,
Но, окрыляясь на лету,
Один прокладывает выход
Из вероятья в правоту…
…Гремит Шопен, из окон грянув,
А снизу, под его эффект
Прямя подсвечники каштанов,
На звезды смотрит прошлый век…
«Опять Шопен не ищет выгод…» (1931)
Мандельштам в детстве тоже учился музыке. Зарождавшийся в нем поэт-книжник увидел в нотной записи и зрительные образы, смыслы и контуры будущих текстов[29]: «Нотное письмо ласкает глаз не меньше, чем сама музыка слух… Громадные концертные спуски шопеновских мазурок, широкие лестницы с колокольчиками листовских этюдов, висячие парки с куртинами Моцарта, дрожащие на пяти проволоках, — ничего не имеют общего с низкорослым кустарником бетховенских сонат. Миражные города нотных знаков стоят, как скворешники, в кипящей смоле…»
Музыка приводила Мандельштама в восторг[30]: «Не помню, как воспиталось во мне это благоговенье к симфоническому оркестру, но думаю, что я верно понял Чайковского, угадав в нем особенное концертное чувство …»
Об этом же он рассказывал И. Одоевцевой[31]: «Я с детства полюбил Чайковского, на всю жизнь полюбил, до болезненного исступления… Я с тех пор почувствовал себя навсегда связанным с музыкой, без всякого права на эту связь…»
С полным правом, хорошо знавший поэта, Артур Лурье писал[32], что «стихия музыки питала его поэтическое сознание»:
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,И ни одна звезда не говорит,
Но видит бог, есть музыка над нами…
…И мнится мне: весь в музыке и пене,
Железный мир так нищенски дрожит….
…Куда же ты? На тризне милой тени
В последний раз нам музыка звучит!
«Концерт на вокзале» (1921)
Среди новаторов[править]
Пастернак и Мандельштам вступили на поэтический путь в годы, знаменовавшиеся кризисом символизма и возникновением новых течений — акмеизма и футуризма.
Мандельштам, как поэт, вырос на петербургской литературно-богемной почве. Сблизившись с символистами, он, как и они, находился под сильным влиянием поэзии Тютчева и даже заимствовал у него название для одного из ранних своих стихов Silentium. Участвовал в чтениях в знаменитой «Башне» В. Иванова, который нашел в Мандельштаме достойного ученика.
В 1912 году, порвав с символистами, Мандельштам вошел в группу поэтов, объявивших себя акмеистами — «Цех поэтов»[33]
Написанная до начала 1913 года статья «Утро акмеизма»[34] является фактически авторским манифестом, направленным не столько против символизма, сколько против футуризма. Подтверждением разрыва с символизмом явился и сборник стихов «Камень», вышедший в 1913 году. Высоко оценивший книгу лидер акмеистов Н. Гумилев в рецензии на первое издание «Камня» пояснил, что сборник оказался таким тонким, потому что Мандельштам недавно перешел в лагерь акмеистов и «отнесся с углубленной строгостью к своим прежним стихам, выбирая из них только то, что действительно ценно»[35]. Успех «Камня» ввел Мандельштама в Петербургский круг поэтов.
Пастернак писал стихи фактически одновременно с Мандельштамом, но несколько лет[36] «…смотрел на свои стихотворные опыты как на несчастную слабость и ничего хорошего от них не ждал…» Интересно, что первые стихи написаны Пастернаком, как и Мандельштамом, тоже не без воздействия поэзии Тютчева[37]: «Лето после государственных экзаменов… Я читал Тютчева и впервые в жизни писал стихи не в виде редкого исключения, а часто и постоянно… в течение двух или трех летних месяцев написал стихотворения своей первой книги. Книга называлась до глупости притязательно „Близнец в тучах“…»
С основательным увлечением занимаясь в это же время философией, Пастернак выступил в «Кружке для исследования проблем эстетической культуры и символизма в культуре» при издательстве «Мусагет», который вел поэт и теоретик символизма Эллис, с докладом «Символизм и бессмертие»[38].
В «Охранной грамоте» Пастернак с иронией писал, что в Москве литературное «новаторство отличалось видимым единодушьем». Новаторское движение клубилось, обращая на себя внимание громкими скандалами. Пастернак вместе с С. Бобровым и Н. Асеевым образовали свою футуристическую группу «Центрифуга», которая, с одной стороны, выступала против символизма, а с другой стороны, участвовала в нешуточной полемике и борьбе с поэтами-футуристами других направлений.
Изданный «Мусагетом» в 1913 году сборник «Близнец в тучах» должен был свидетельствовать о разрыве автора с символизмом и уже в силу этого мнения о нем разделились, но широкого внимания он не привлек. Брюсов упомянул его, в кратком обзоре в июньском номере «Русской мысли» за 1914 год, назвав в нем Пастернака, Асеева и Боброва «порубежниками», в отличие от «признанных» футуристов. Полемический накал, тем не менее, не мешал Пастернаку трезво оценивать идеологических «противников»[39]: «Какая радость, что существует и не выдуман Маяковский; талант, по праву переставший считаться с тем, как пишут у нас нынче…»
Тяготившийся вовлеченностью в окололитературную борьбу, Пастернак писал[40]: «Последние два года мне не приходилось заниматься писательством серьезно — были другие дела. А такое полусерьезное отношение и позволяло мне мириться со многим таким во мне самом и в окружающих, что вообще в замкнутой системе творчески правдивого и живого организма существовать не может…»
В 1918 году Пастернак , Мандельштам и Маяковский были приняты в Московский лингвистический кружок.
Миссия поэта[править]
И для Пастернака, и для Мандельштама «цель творчества — самоотдача».
По мнению Пастернака, «художник разговаривает с Господом Богом», который и устанавливает ему темы для творений[41]. В этом смысле художник и, соответственно, искусство зависимы от Бога[42]: «…Большое истинное искусство то, которое называется Откровение Иоанна, и то, которое его дописывает…». Впервые о прямой связи поэта с Богом он написал в стихотворном цикле «Сон в летнюю ночь»:
Я вишу на пере у творца
Крупной каплей лилового лоска…
…Я креплюсь на пере у творца
Терпкой каплей густого свинца.
(1922)
И Пастернак, и Мандельштам едины в представлении, что «несвобода» искусства, основанного на великой идее искупительной жертвы и являющегося, в этом смысле, отражением Благой Вести[43], и бесконечно разнообразного в проявлениях «подражания Христу»[44], ничем не ограничивает внутренней свободы художника: искусство «не может быть жертвой, ибо она уже совершилась, не может быть искуплением, ибо мир вместе с художником уже искуплен… Христианские художники — как бы вольноотпущенники идеи искупления, а не рабы и не проповедники». Идеалом Пастернака был художник, поглощенный нравственным познанием и самозабвенным трудом[45].
Мандельштам считал, что эта самозабвенность может основываться только на осознании художником собственной правоты[46]: «Ведь поэзия есть сознание своей правоты. Горе тому, кто утратил это сознание. Он явно потерял точку опоры».
Характер[править]
Характер в жизни[править]
Пастернак не мог разделить творчество и быт. Он был пишущий человек и должен был иметь свой письменный стол. Он ценил удобный дом, собственноручно обрабатываемый сад, гостеприимство. Пастернак был в числе первых 25 писателей, получивших дачи в Переделкине.
Мандельштам был хронически бездомен и безбытен[47]: «Жизнь Мандельштама складывалась так, что редко он мог спокойно работать и не думать о куске хлеба, но даже в самые черные дни он не опускался до брюзжания…» Мандельштам сочинял на ходу, а присаживался только, чтобы записать[48] и: «… вряд ли стал бы защищать особое писательское право на стол в дни великого бесправия всего народа». Когда, наконец, Мандельштамы получили квартиру, Пастернак зашел посмотреть, как они устроились: «Ну вот, теперь и квартира есть — можно писать стихи», — сказал он… О. М. был в ярости. Он не переносил жалоб на внешние обстоятельства — неустроенный быт, квартиру, недостаток денег, — которые мешают работать. По его глубокому убеждению, ничто не может помешать художнику сделать то, что он должен, и наоборот: благополучие не служит стимулом к работе…"
Дом для Пастернака — это не только кабинет для собственной творческой работы, но и жилище близких, умение обеспечить которых он считал своей прямой обязанностью. Как и потребность помогать всем, кто нуждался в его помощи и, особенно, во времена, когда таковых становилось всё больше. По воспоминаниям Е. Б. Пастернака[49]: «Заступничество за арестованных и забота об их женах стали с некоторых пор существенной частью отцовского бюджета. В то время когда считалось опасным даже просто поддерживать знакомство с этими людьми и узнавать их при встрече, для папы помощь обездоленным стала нравственным оправданием жизни и работы».
Начиная с гимназических лет, Пастернак не чурался никакой работы, включая поденщину, к которой Мандельштам был патологически неспособен. Из писем Пастернака Мандельштаму[50]: «Если бы Вас обо мне спросили, ответ один — занимаюсь библиографией (по Ленину)… Трудно, заработок мизерный»… «… попал я на работу редакционную, бывшую для меня совершенной новостью. Вот заработок чистый и верный! Мне бы очень хотелось на зиму сделать редактуру основным и постоянным своим делом…»
Мандельштам, превыше всего ставивший индивидуальное творческое самовыражение, не одобрял занятия Пастернака переводами. Пастернак понимал, что переводами спасал близких от безденежья, а себя — от упреков в отрыве от жизни, но в конце жизни c горечью констатировал[51], что «… полжизни отдал на переводы — свое самое плодотворное время» и из-за этого так мало успел сделать в жизни.
Невозможно перечислить имена всех получивших материальную поддержку Пастернака, как, впрочем, и имена тех, к кому обращался за помощью Мандельштам.
Оба поэта пытались сохранить дистанцию от власти, но Мандельштам, в главном для него, оставался непреклонным, а Пастернак оставлял возможность для диалога[52][53]. Но, когда Бухарин в докладе на Первом съезде писателей включил его имя в число государственных «поэтов очень крупного калибра», Пастернак в своем выступлении ответил[54], что нельзя жертвовать «лицом ради положения… слишком велика опасность стать социалистическим сановником… Каждый, кто этого не знает, превращается из волка в болонку…»
Мандельштам с его мнительностью и ранимостью, взрывным и конфликтным характером всегда и во всем оставался обособленным. Особенности характера стали ещё сильнее проявляться в 1930-е годы[55]: «Портился его характер, росла обидчивость, он все чаще находился в нервном, тревожном состоянии духа». Л. Гинзбург характеризовала его, как человека[56] "переместившегося в свой труд. Он переместился туда всем, чем мог, и остатке осталось черт знает, что: скандал, общественные суды… Всё ушло туда, и в быту остался чудак с неурегулированными желаниями, «сумасшедший»…
Е. Б. Пастернак считал, что отец всегда стремился к примирению[57]: «По темпераменту Пастернак бывал горяч и вспыльчив, но по своей мягкости он был не способен к скандалам и, тем более, к тактически обусловленным разрывам».
В 1929 году Пастернак выступал на стороне Мандельштама, незаслуженно обвиненного в плагиате, с надеждой урегулировать развязанный Д. Заславским скандал[58]. Понимая, что в год великого перелома и расцвета критики и самокритики полное оправдание Мандельштама немыслимо, Пастернак предлагал, чтобы тот признал «свою моральную ответственность перед автором перевода», но Мандельштам, уверенный в своей правоте, даже не явился на заседание конфликтной комиссии[59]:
|
Пастернак страдал от раздвоенности его жизни и поведения и связанным с нею чувством вины.
Мандельштам выстрадал свою смерть собственным императивом целенаправленности и самопожертвования.
Характер в дружбе[править]
Характеризуя отношение поэтов к жизни и линии их поведении в целом, Н. Я. Мандельштам писала[60]: «Пастернак хотел дружбы, Мандельштам от нее отказывался».
Не было личной дружбы и между ними. З. Н. Пастернак вспоминала[61]: «Как-то Мандельштам пришёл к нам на вечер… Были грузины, Н. С. Тихонов, много читали наизусть Борины стихи… Но Мандельштам перебил и стал читать одни за другими свои стихи… Он был… самолюбив и ревнив к чужим успехам. Дружба наша не состоялась, и он почти перестал у нас бывать».
Несмотря на кажущуюся уклончивость ответов Пастернака в известном разговоре со Сталиным о его дружбе с Мандельштамом и как бы ни толковали этот разговор, тем не менее, остаются фактами истории обеспокоенность и прямое участие Пастернака в судьбе друга-поэта[62].
По-разному сложились отношения Пастернака и Мандельштама с их общими грузинскими друзьями.
Оба поэта не раз бывали в Грузии. Всякий раз поездки были связаны с потребностью смены удушающей обстановки и, даже, выживания. Оба поддались обаянию национального колорита и современной культуры страны, в которой, по мнению Пастернака, «ее новая поэзия занимает первое место. Своим огнем и яркостью она отчасти обязана сокровищам грузинского языка»[63]. И Пастернак, и Мандельштам полюбили и переводили старых грузинских поэтов. Им принадлежат первые переводы на русский язык поэм Важа Пшавела: «Гоготур и Апшина» — Мандельштам, 1921 г., «Змееед» — Пастернак, 1934 г. Пастернак перевел и все сохранившиеся стихотворения Николо Бараташвили.
Первым из двоих осенью 1920 года, после ареста врангелевской контразведкой в Крыму, в Грузии оказался Мандельштам. В отличие от вечного «удачника» Пастернака, грузинские впечатления Мандельштама имели, к сожалению, и омрачавшие оттенки, свойственные, как его характеру, так и обстоятельствам того времени[64]. Первый приезд поэта начался с его ареста береговой охраной меньшевистского правительства по подозрению в шпионаже. Освободили известного (по публикациям) петербургского поэта по инициативе молодых грузинских лириков, лично незнакомых с Мандельштамом, Т. Табидзе, и Н. Мицишвили. Удивленный и обрадованный своей известностью в Грузии, Мандельштам активно выступал с чтениями своих стихов в Батуми и Тифлисе на организованных местными поэтами вечерах.
Второй приезд летом и осенью 1921 года был омрачен известиями о гибели в августе близких Мандельштаму поэтов — смерти А. Блока и расстреле Н. Гумилева (третий его приезд весной1930 года тоже начался с трагического известия о самоубийстве Маяковского). Дружеские встречи с поэтами-символистами Тициан Табидзе и Паоло Яшвили, временами перерастая в яростные споры, закончились глубокой ссорой из-за резких и несправедливых упреков Мандельштама в их адрес за преклонение перед французскими поэтами в ущерб национальным истокам[65]:
|
Мандельштам потом сожалел о случившемся, но примирение не состоялось.
Пастернак впервые приехал в Грузию в 1931 году по приглашению П. Яшвили, с которым познакомился еще в Москве. Расположенный к дружбе, Пастернак быстро сошелся в Тифлисе с современными поэтами и художниками. Годы знакомства с ними, с грузинской поэзией, культурой и страной в целом составили одну из самых светлых страниц его жизни. Поэты Т. Табидзе и П. Яшвили стали главными героями стихотворного цикла «Из летних записок», посвященного «Друзьям в Тифлисе»[66]:
Ни разу властью схем
Я близких не обидел,
В те дни вы были всем,
Что я любил и видел.
Позднее, вспоминая долгие прогулки с Паоло и чтение тем своих стихов, Пастернак добавил сюда еще одну строфу[67]:
Не зная ваших строф,
Но полюбив источник,
Я понимал без слов
Ваш будущий подстрочник..
Ощущение счастья и радости встреч с друзьями сопутствовало Пастернаку и в последующие приезды в Грузию.
Характер и внешность[править]
Пастернака находили похожим на арабского скакуна — из-за удлиненного лица и стремительности в походке, жестах, словах[68]:
Внешнее осуществление Пастернака прекрасно: что-то в лице зараз и от араба и от его коня: настороженность, вслушивание, — и вот-вот... Полнейшая готовность к бегу. — Громадная, тоже конская, дикая и робкая роскось глаз…
Мандельштама сравнивали с другим «скакуном» — верблюдом, задирающем на бегу голову[69]:
У Мандельштама глаза всегда опущены: робость? величие? тяжесть век? веков? Глаза опущены, а голова отброшена. Учитывая длину шеи, головная посадка верблюда…
Привычку гордо нести голову отметил Эм. Миндлин, описывая внешность Мандельштама[70], «с тонким, крупным горбатым носом и очень независимо, почти вызывающе гордо поднятой головой… Он нес ее — необыкновенно гордо поднятой кверху, смотря в небо и даже смотря поверх тех, кто причинял ему страдания физические и душевные — и трагические, последние годы жизни поэта».
Приученный с детства обливаться по утрам холодной водой, не чурающийся физического труда, Пастернак до старости выглядел много моложе своих лет.
Мандельштам и в сорок выглядел стариком. Но высоко поднятая голова «принца» стала характерной чертой облика человека и поэта[71].
Депрессия[править]
Письма Пастернака конца двадцатых годов рисуют душевную усталость и предчувствие конца творческих и жизненных возможностей. Он перестал смотреть в будущее и задумывать новые вещи[72].
В этот же период оказался в творческом кризисе и Мандельштам, не написавший в 1926 −1930 гг. ни одного стихотворения после -
Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды – ресница.
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню…
и до глотка живительного кавказского воздуха в 1930 году -
Лазурь да глина, глина да лазурь,
Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь,
Как близорукий шах над перстнем бирюзовым,
Над книгой звонких глин, над книжною землей,
Над гнойной книгою, над глиной дорогой,
Которой мучимся, как музыкой и словом.
Н. Струве приводит точную дату возврата к Мандельштаму поэтического вдохновения — 16 октября 1930 года[73]. Он относил Пастернака и Мандельштама к числу тех поэтов, у которых «после нескольких лет относительного или полного молчания вдохновение возвращается с новой силой и уже редко когда прекращается до самой смерти».
Начавшая выходить с 1929 года еженедельная «Литературная газета» печатает статьи Д. Заславского с разоблачениями антисоветской деятельности Мандельштама[74]. Там же появилась и статья, упрекающая Пастернака в субъективизме[75]. Абсурдность официальной критики не позволяет поэтам признавать ошибки, заключающиеся в том[76], «что подделывали нас, а не мы фальшивили.» Им обоим это было неприемлемо: Мандельштам, безусловно, разделял высказанный Пастернаком несомненный для поэта тезис[77]
… единственное, что в нашей власти, это суметь не исказить голоса жизни, звучащего в нас…
Отношение к смерти и прощание[править]
Оба поэта смотрели на смерть через призму своего отношения к искусству.
Мандельштам сформулировал важную для себя мысль, заключающуюся в том, что истинный художник исполнением своей высокой миссии (собственным искусством) побеждает забвение после смерти и тем превращает саму смерть в высший творческий[44]
- «Смерть художника не следует выключать из цепи его творческих достижений, а рассматривать как последнее, заключительное звено… Она… служит как бы источником этого творчества, его теологической причиной… Христианский мир — организм, живое тело. Ткани нашего мира обновляются смертью».
Почти слово в слово это прозвучало в «Докторе Живаго»[78]: «… искусство …неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь…»
У Пастернака было «индивидуальное отношение к религии, высокое в своем понимании истории как Царства Божия»[79]. И хотя он не был крещен, хорошо знал православные молитвы и службы.
1 мая 1960 года смертельно больной Пастернак, в предчувствии близкой смерти, попросил свою знакомую Е. А. Крашенинникову[80]
|
«Какие прекрасные похороны!» — сказала Ахматова, считавшая Пастернака удачником по жизни, о проводах поэта в последний путь светлым днем раннего лета, в пору цветения сада и любимых им полевых цветов в сопровождении игры сменяющих друг друга за домашним роялем Рихтера, Юдиной, Нейгауза.
2 июня 1960 года несколько тысяч человек пришли проститься с великим русским поэтом. Авторы отчета о похоронах, предназначенного для ознакомления секретарей ЦК КПСС, пытавшиеся приуменьшить размах и значимость события, вынуждены всё-же были привести слова, сказанные у могилы у Переделкинского кладбища профессором МГУ В. Ф. Асмусом, что «пока на земле будет существовать русский язык и русская поэзия — будет жить имя Пастернака»[81].
Мандельштам, крещенный 14 мая 1911 года пастором Н. Розеном Епископско-Методистской церкви, в г. Выборге, умер без исповеди в пересыльном лагере под Владивостоком, замученный голодом, болезнями и лишенный чьего-либо сочувствия. Воплощенным предвидением собственной судьбы стало переведенное Мандельштамом ещё в 1921 году стихотворение грузинского поэта Н. Мицишвили[82]:
Когда я свалюсь умирать под забором в какой-нибудь яме,
И некуда будет душе уйти от чугунного хлада –
Я вежливо тихо уйду. Незаметно смешаюсь с тенями.
И собаки меня пожалеют, целуя под ветхой оградой.
Не будет процессии. Меня не украсят фиалки,И девы цветов не рассыплют над черной могилой…
Тело Мандельштама, умершего в лагере 27 декабря 1938 года, "до весны вместе с другими усопшими лежало непогребенным.
Затем весь «зимний штабель» был захоронен в братской могиле[83].
Источники[править]
- ↑ Л. О. Пастернак. Записи разных лет — М.: Сов. художник, 1975, 288 с.
- ↑ С. Маковский — //в кн.: О. Мандельштам и его время — М.: Наш дом, 1995 . — 480 с., — с .44
- ↑ 3,0 3,1 Гинзбург Л. Я. Записные книжки. Новое собрание — М.: Захаров, 1999, 464 с., — сс. 461—462
- ↑ Письмо от 07.01.1928 — //в кн.: Переписка Бориса Пастернака — М.: Худлит, 1950, 576 с., сс. 439—442
- ↑ Письмо от 13.10.1946 — //в кн.: Переписка Бориса Пастернака — М.: Худлит, 1950, 576 с., сс. 223—224
- ↑ Исайя Берлин. Встречи с русскими писателями 1945 и 1956 — //в кн.: Воспоминания о Борисе Пастернаке — М.: Слово, 1993, 752 с, — с. 525—526
- ↑ Шум времени — //в кн.: О. Э. Мандельштам. Собрание сочинений в 4 тт. — М.: Терра, 1991, т.2, с.67
- ↑ Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с.
- ↑ Никита Струве. Осип Мандельштам — Томск: Водолей, 1992, 272 с.
- ↑ Со слов Троцкого, «попутчиками» стали называть тех, кто в своем творчестве «не охватывали всей сути» революции и ощущали «чуждою…коммунистическую цель»
- ↑ 3 января 1932 года в докладной записке Культпропа в Оргбюро ЦК ВКП(б) фамилии Мандельштама и Пастернака указаны среди писателей «скатывающихся с позиций попутничества вправо».
- ↑ Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с., — с. 345
- ↑ «Он спросил меня (ссылаясь на Сестру и еще что-то ему известное) — отчего я „воздерживаюсь“ от откликов на общественные темы… Ответы и разъясненья мои сводились к защите индивидуализма истинного, как новой социальной клеточки нового социального организма»
- ↑ Уважаемый товарищ… К какой группировке принадлежит О. Мандельштам, Лидин и каково их отношение к Замятину?... С тов. приветом Троцкий.
- ↑ Б.Пастернак. Собрание сочинений в 5 тт. — т. 2 — М.: Худлит, 1989, с. 620
- ↑ Записка министра иностранных дел СССР Д.Т. Шепилова членам президиума, кандидатам в члены президиума, секретарям ЦК.
- ↑ Извещение о посмертной Реабилитации О.Э. Мандельштама.
- ↑ Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с., — сс. 35-163
- ↑ Шум времени -//в кн.: О. Э. Манделштам. Собрание сочинений в 4 т. — М.: Терра, 1991, т.2, сс. 86-88
- ↑ Никита Струве. Осип Мандельштам — Томск: Водолей, 1992, 272 с. — сс. 228—238
- ↑ Борис Пастернак. Об искусстве — М.: Искусство, 1990, 400 с., — с. 91
- ↑ О. Э. Мандельштам. Собрание сочинений в 4-х тт. — М.: Терра, 1991, т. 2, с. 503
- ↑ Илья Эренбург вспоминал, что в двадцатые годы Мандельштама больше всего привлекали венецианцы — Тинторетто и Тициан
- ↑ О. Э. Мандельштам. Слово и культура — М.: Сов. писатель, 1987, 320 с., — с. 166
- ↑ Страстный пилигрим (пер. В. Мазуркевича) — //в кн.: У. Шекспир. Сонеты — М.: Эксмо, 2007, 352 с.
- ↑ Охранная грамота — //в кн.: Борис Пастернак. Об искусстве — М.: Искусство, 1990, с. 41
- ↑ Н. Растопчина. Пастернак, музыка, Шопен «Опять Шопен…» — //Журнал «Чайка» (Seagull magazine) — USA: Seagull Publications Corporation, № 9 (20) от 7 мая 2004 г.
- ↑ Пастернак слушал Шопена в исполнении Генриха Нейгауза с «вниманием и нарастающим восторгом и чуть ли не с раскаяньем „блудного сына“ Музыки» — Н. Вильмонт. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли — М.: Сов. писатель, 1989,324 с., -с. 143
- ↑ Египетская марка
- ↑ Шум времени -//в кн.: О. Э. Манделштам. Собрание сочинений в 4 т. — М.: Терра, 1991, т.2, сс. 65-70
- ↑ И. Одоевцева — //в кн.: Осип Мандельштам и его время — М.: Наш дом, 1995, 480 с., — с. 175
- ↑ А. Лурье. Осип Мандельштам — //Осип Мандельштам и его время — М.: Наш дом, 1995, 480 с., — с. 196
- ↑ A.А. Ахматова. Листки из дневника — //в кн.: Осип Мандельштам и его время — М.: Наш дом, 1995, сс. 25-26
- ↑ Утро акмеизма — //в кн.: О. Мандельштам. Слово и культура — М.: Сов. писатель, 1987, сс. 168—172
- ↑ Н. С. Гумилев. Письма о русской поэзии — М.: Современник, 1990, 384 с., — с.174
- ↑ Охранная грамота — //в кн.: Борис Пастернак. Воздушные пути — М.: Сов. писатель, 1982, сс. 191—284
- ↑ Люди и положения — //в кн.: Борис Пастернак. Собрание сочинений в 5 тт. — М.: Худлит, 1991, т.4, сс. 325—366
- ↑ Борис Пастернак об искусстве — М.: Искусство,1990, сс. 255—256
- ↑ Владимир Маяковский. Простое как мычание. Петроград 1916 — //в кн.: Борис Пастернак. Об искусстве — М.: Искусство,1990, 400 с., — сс. 130—133
- ↑ Б. Пастернак. Собрание сочинений в 5 тт. — М.: Худлит, 1992, т. 5, с. 87
- ↑ Существованья ткань сквозная. Б. Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак — М.: НЛО, 1998, 592 с., — с. 560
- ↑ Пастернак Б. Л. Собр. соч. в 5 тт. — М.:Худлит, 1990, т. 3. — 736 с., сс. 91-92
- ↑ О христианстве Бориса Пастернака.
- ↑ 44,0 44,1 Пушкин и Скрябин — //в кн.: О. Э. Мандельштам. Собрание сочинений в 4 тт. — М.: Терра, 1991, т.2, сс. 313—319
- ↑ Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с., — с. 191
- ↑ О. Э. Мандельштам. Слово и культура — М.: Сов. писатель, 1987, 320 с., — с. 50
- ↑ Р. Ивнев — //в кн.: О. Мандельштам и его время — М.: Наш дом, 1995 . — 480 с., — с. 246
- ↑ Н. Я. Мандельштам Воспоминания — М.: Согласие, 1999., кн.1, 552 c — с. 176—178
- ↑ Существованья ткань сквозная. Б. Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак — М.: НЛО, 1998, 592 с., — с. 416
- ↑ О. Э. Мандельштаму: 31.01.192, 16.08.1925 — //в кн.: Б. Пастернак. Собрание сочинений в 5 тт. — М.: Худлит, 1992, т. 5, с. 168, 172
- ↑ Существованья ткань сквозная. Б. Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак — М.: НЛО, 1998, 592 с., — с. 548
- ↑ Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с., — с. 325
- ↑ С момента образования в 1919 году профессиональных союзов Пастернак был членом-учредителем Всероссийского Профсоюза писателей и членом президиума Профсоюза поэтов, а с момента образования в 1934 году Союза писателей стал членом его правления
- ↑ Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с., — с. 497
- ↑ К. Чуковский — //в кн.: Осип Мандельштам и его время — М.: Наш дом, 1995, с. −262
- ↑ Лидия Гинзбург. Записные книжки. Новое собрание — М.: Захаров,1999, 464 с.- с.142
- ↑ Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с., — с. 185
- ↑ По договору с издательством «Земля и фабрика» Мандельштам редактировал старые переводы «Легенды о Тиле Уленшпигеле», но на титульном листе ошибочно было указано его имя как переводчика, а не как редактора. Мандельштам первым обратил на это внимание, потребовал исправить ошибку и в письме переводчику А. Г. Горнфельду выразил готовность удовлетворить его материально
- ↑ Б. Пастернак. Собрание сочинений в 5 тт. — М.: Худлит, 1992, т. 5, сc. 470—473
- ↑ Н. Я. Мандельштам Воспоминания — М.: Согласие, 1999, кн.1, 552 c. — с. 179
- ↑ З. Н. Пастернак. Воспоминания. М.: Классика-XXI, 2004, 240 с., — с.71
- ↑ Пастернак был единственным человеком, навестившим Надежду Яковлевну, узнав о смерти Мандельштама — Н. Я. Мандельштам Воспоминания — М.: Согласие, 1999, кн.1, 552 c. — с. 357
- ↑ Несколько слов о новой грузинской поэзии — //в кн.: Борис Пастернак. Об искусстве — М.: Искусство,1990, 400 с., — сс. 173—175
- ↑ П. Нерлер. «Мне Тифлис горбатый снится…» — //О. Мандельштам. Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи — Тбилиси: Мерани, 1990, 416 с., сс. 376—386
- ↑ Кое-что о грузинском искусстве — //в кн.: О. Мандельштам. Слово и культура — М.: Сов. писатель, 1987, 320 с., сс. 177—180
- ↑ Новый мир, 1936, № 10
- ↑ Б. Пастернак. Собрание сочинений в 5 тт. — М.: Худлит, 1989, т. 2, сс. 14-21
- ↑ Световой ливень — //в кн.: М. Цветаева. Очинения в 2 тт. — М.: Худлит, 640 с., −328
- ↑ История одного посвящения — //в кн.: М. Цветаева. Проза — М.: Современник, 1989, 592 с., — с. 294
- ↑ Эм. Миндлин. Необыкновенные собеседники — М.: Сов. писатель, 1968, 496 с., — с. 78
- ↑ М. Булгаков — //в кн.: О. Мандельштам и его время — М.: Наш дом, 1995 . — 480 с., — с. 137
- ↑ Борис Пастернак. Письма к родителям и сестрам — М.: НЛО, 2004, 896 с., — СС. 397—510
- ↑ Никита Струве. Осип Мандельштам — Томск: Водолей, 1992, 272 с. — c. 250
- ↑ Этот же Заславский в 1958 году буквально травил Пастернака в статье «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка» — «Правда»,26 октября 1958 г.
- ↑ А. Н. Тарасенков. Охранная грамота идеализма — «Лит. газета», 1931, № 68
- ↑ Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с., — сс. 427—442
- ↑ Борис Пастернак. Об искусстве — М.: Искусство, 1990, 400 с., — с. 144
- ↑ Пастернак Б. Л. Собр. соч. в 5 тт. — М.:Худлит, 1990, т. 3. — 736 с., — сс. 91-92
- ↑ Существованья ткань сквозная. Б. Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак — М.: НЛО, 1998, 592 с., — с. 366
- ↑ Существованья ткань сквозная. Б. Пастернак. Переписка с Евгенией Пастернак — М.: НЛО, 1998, 592 с., — с. 566
- ↑ Информация Отдела культуры ЦК КПСС о похоронах Б.Л. Пастернака.
- ↑ О. Мандельштам. Стихотворения. Переводы. Очерки. Статьи — Тбилиси: Мерани, 1990, 416 с.
- ↑ Известия, 8 января 1991 года. Приводится по изд. — Осип Мандельштам и его время: Сб. воспоминаний — М.: Наш дом, 1995, 480 с., — с. 402
Литература[править]
- Пастернак Б. Л. Собрание сочинений в 5 тт. — М.:Худлит, 1989—1992
- Борис Пастернак. Биография — М.: Цитадель, 1997, 728 с.
- О. Э. Мандельштам. Собрание сочинений в 4 тт. — М.: Терра, 1991
- Никита Струве. Осип Мандельштам — Томск: Водолей, 1992, 272 с.