Циклопедия скорбит по жертвам террористического акта в Крокус-Сити (Красногорск, МО)

Русские боги

Материал из Циклопедии
Перейти к навигации Перейти к поиску

Русские боги


Автор
Даниил Андреев
Жанр
лирика, эпос
Язык оригинала
русский
Оригинал издан
1991




Носитель
книга



«Русские боги» — поэтический ансамбль визионера, философа, писателя и поэта Даниила Леонидовича Андреева. Является частью триптиха, состоящего из прозаического философского трактата «Роза Мира», собственно «Русских богов» и полифонической поэмы «Железная мистерия».

Ни одного стихотворения при жизни поэта опубликовано не было.

По словам самого Андреева, «Книга „Русские боги“ состоит из большого количества последовательных глав или частей, каждая из которых имеет и некоторое автономное значение, но все они объединены общей темой и единой концепцией. Главы эти весьма различны по своему жанру: здесь и поэмы, и поэтические симфонии, и циклы стихотворений, и поэмы в прозе. Ни одна из этих частей не может, однако, жить вполне самостоятельной жизнью, изъятая из контекста. Все они — звенья неразрывной цепи, они требуют столь же последовательного чтения, как роман или эпопея. В подобном жанре в целом можно усмотреть черты сходства с ансамблем архитектурным; поэтому мне представляется уместным закрепить за ним термин „поэтический ансамбль“».

Книга написана во Владимирской тюрьме, где автор отбывал 25-летний срок по обвинению в подготовке убийства Сталина (арестован в 1947 году, вышел на свободу по сокращению срока в 1957, умер в начале 1959). Некоторые стихи, входящие в состав «Русских богов» и датированные второй половиной тридцатых годов, были изъяты в ходе обыска при аресте и уничтожены, а затем восстановлены автором по памяти в тюрьме. Практически у каждой главы «Русских богов» есть соответствия в «Розе Мира» и в «Железной мистерии». В двухтомном собрании сочинений Д. Андреева, изданном в 2006 г. издательством «Арда», эти соответствия представлены в виде перекрестных ссылок.

Состав «Русских богов» условен. Ряд стихотворений, которые должны были войти в содержание поэтического ансамбля, были позже изъяты и уничтожены в ходе постоянных обысков в тюремной камере. Некоторые задуманные главы (глава 14 «Александр», глава 19 «Плаванье к Небесному Кремлю» и глава 20 «Солнечная симфония») Андреев написать не успел.

Название книги[править]

 → Роза Мира

Понимание многих стихотворений Андреева и названия ансамбля может быть затруднительно без предварительного знакомсвтва с его космологической и метаисторической концепциями, изложенными в «Розе Мира».

В их основе лежит понятие «многослойности Вселенной». «Под каждым слоем понимается при этом такой материальный мир, материальность которого отлична от других либо числом пространственных, либо числом временных координат».[1]

Число слоев, составляющих планетарный космос Земли, — 242. Они объединены в две сложные иерархические системы, одна из которых ориентирована на исполнение замысла Бога, другая служит инструментом реализации планов Люцифера. Обе эти иерархии бесконечно далеки по своему могуществу от земных иерархий, часть которых в лице демиургов — светлых водителей т. н. сверхнародов — сотворит Богу под началом Планетарного Логоса, другая часть противостоит их планам и стремится к созданию абсолютной сатанократии под властью триипостасного владыки Гагтунгра. Ему служат уицраоры — демоны великодержавной государственности, охраняющие целостность своих сверхнародов и враждующие друг с другом с целью установления абсолютной тирании.

Таким образом, русские боги — это светлые и темные иерархии, под воздействием которых формируется метаистория России.

Светлые иерархии, упомянутые в книге:

  • Яросвет — демиург российского сверхнарода;
  • Навна — Соборная Душа российского сверхнарода;
  • Звента-Свентана — грядущее воплощение Великой иерархии Мировой женственности, приход которой зависит от мистического брака Яросвета и Навны.

Темные иерархии, упомянутые в книге:

  • Жругр — уицраор российский;
  • Каросса Дингра — воплощение в российской метакультуре Великой Стихиали Лилит;
  • Велга — великая разрушительница, божество хаоса и анархии.

Вера Андреева в реальное существование описываемых им действующих лиц метаистории России может рассматриваться и как отход от канонического православия, и как развитие принятой в православии классификации иерархий.

Список глав[править]

Вступление

  1. Святые камни. Цикл стихотворений
  2. Симфония городского дня
  3. Темное видение. Лирические стихотворения
  4. Миры просветления. Цикл стихотворений
  5. Из маленькой комнаты. Цикл стихотворений
  6. Ленинградский апокалипсис. Поэма
  7. Изнанка мира. Поэма в прозе
  8. Навна. Поэма
  9. Сказание о Яросвете. Цикл стихотворений
  10. Голубая свеча
  11. Святорусские духи. Цикл стихотворений
  12. Гибель Грозного. Поэма
  13. Рух. Симфония о великом Смутном времени
  14. Александр (не написана)
  15. У демонов возмездия. Поэма
  16. Предварения
  17. Сквозь природу. Цикл стихотворений
  18. Босиком. Цикл стихотворений
  19. Плаванье к Небесному Кремлю (не написана)
  20. Солнечная Симфония (не написана)

Описание глав[править]

Глава 1. Святые камни[править]

Состоит из 12 стихотворений, в которых перечислены важнейшие, с точки зрения автора, элементы строительства общечеловеческой культуры, названного в «Розе Мира» основной задачей и смыслом наступающей эпохи.

И «Вступление», и первые два стихотворения посвящены одному из центральных в миросозерцании автора символу: Небесному Кремлю, затомису метакультуры российского сверхнарода. У стен Кремля земного Андреев впервые испытал то, что позже он назовет метаисторическим озарением — непродолжительным изменённым состоянием сознания, во время которого оно вмещает большой объём метаисторической информации. Осмысление увиденного станет позже содержанием всех его книг.

Следующее стихотворение «Василий Блаженный» описывает храм, примыкающий к кремлевскому архитектурному комплексу, и продолжает важную для цикла тему архитектуры и её влияния на становление души человека. Стихотворение построено на контрастах, важнейшей для Андреева черте истории России.

Четвёртое стихотворение посвящено Третьяковской галерее, средоточию творческого духа России, раскрывшегося в работах плеяды художников.

Пятое стихотворение посвящено Художественному театру. И снова для Андреева важен не столько театр, сколько череда драматургических образов мировой литературы и воздействие театрального искусства на формирование души человека.

От театра автор совершает переход к другому краеугольному камню здания культуры — к библиотеке.

Автор пользуется не только множеством новых слов, но и множеством поэтических размеров от редкого гиперпеона до простого ямба. Это словно являет читателю упорный труд по возведению целостного ансамбля, чей проект автор постоянно держит перед мысленным взором.

Продолжая перечисление культурных символов, Андреев входит в обсерваторию, обращая взгляд читателя к небесам, усыпанным звездами. Обсерватория для Андреева — символ не менее значимый, чем театр, библиотека или художественная галерея. Это символ бескорыстного стремления к познанию, извечное желание человека постичь тайны вселенной, которая в произведениях Андреева предстает не только средоточием звездной материи, но и ареной борьбы потусторонних могущественных сил.

Из обсерватории повествование переходит в концертный зал, «Под свод музыкальной вселенной…». Здесь впервые в стихах Андреев говорит об одной из центральных идей «Розы Мира»: со-творчестве высших миров планетарного космоса Земли и творцов-людей — композиторов, поэтов, художников, всех тех, кто посвятил жизнь творчеству.

Триптих «Каменный старец» посвящён Храму Христа Спасителя, взорванному в 1931 году.

Продолжая перебирать «святые камни», Андреев останавливается «У памятника Пушкину» — так называется десятое стихотворение цикла. А сам памятник для Андреева — «Москвы священный камень…».

И снова театр, но теперь уже ради одной единственной постановки — «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии».

Первая глава завершается стихотворением «Стансы». Наряду с «Розой Мира» оно открывает суть заново творимого мифа земной истории.

Глава 2. Симфония городского дня[править]

Состоит из четырёх частей.

  • Часть первая. Будничное утро
  • Часть вторая. Великая реконструкция
  • Часть третья. Вечерняя идиллия
  • Часть четвёртая. Прорыв

Это одно из наиболее детализированных стихотворных описаний Москвы 1930-х годов и одни из наиболее совершенных по форме поэтических текстов Андреева. Летящий ритм неожиданно сменяется тяжелыми, словно камни, строками, когда в тему беззаботно веселящегося города вдруг врывается напоминание о «…непроглядных пространствах Сибири», о лагерях Колымы, Норильска. Караганды и Красноярска. Завершается день столицы суровым заветом: отбросить морок искусственных празднеств и «… длить битву с Человекобогом // В последних — в творческих мирах!».

Глава 3. Темное видение. Лирические стихотворения[править]

Для читателя, не знакомого с «Розой Мира», в этой главе открываются главные послания Андреева, которым посвящено его творчество. Речь идет о структуре планетарного космоса, описанного Андреевым в «Розе Мира», в частности о затомисах — высших слоях метакультур человечества, их небесных странах, обителях их синклитов. Их общее число, по Андрееву, достигает тридцати четырёх. Однако помимо высших слоёв планетарный космос Андреева включает и низшие. К ним автор ещё не раз обратится по ходу изложения.

Представляется важным обратить внимание на то, что Андреев не столько пишет стихи, сколько рассказывает поэтическим языком то, что видел в своих духовных странствиях под водительством «тайных друзей сердца». Андреев считал, что его сообщения о пути, пройденном по кругам метакультуры российского народа, будут вызывать осторожные, а то и вовсе злобные сомнения, и предвидел попытки свести его творчество к аллегории, поэтическому восприятию, болезненной фантазии и прочим подобным оценкам, и стремился предупредить такой подход к своему наследию.

Вспоминая слова автора о подобии «Русских богов» архитектурному ансамблю, можно сказать, что знакомство читателя с воздвигаемым зданием начинается с темных мрачных подвалов. Глава названа «Темное видение», поскольку посвящена воспоминаниям об инфернальном участке пройденного автором пути.

В стихотворении «Третий уицраор» перед читателем предстает исполинская фигура уицраора — демона великодержавной государственности — пытающегося творить и направлять ход истории России. С одной стороны, уицраор действует вопреки светлому замыслу мирового Логоса и планам демиурга метакультуры, а с другой стороны, является охранителем своего сверхнарода, упорно стремящимся вести подопечную страну к доминированию над всеми остальными. В этом заключается по Андрееву трагедийная двойственность роли уицраоров в истории.

Тем временем «Столица ликует». Это название следующего триптиха в третьей главе. Описание парада снова сменяется контрастным размышлением о том, что скрывает помпезный фасад. Изображается результат тотальной пропаганды, породившей в массах милитаристские настроения. Парад кончен, «… Бредут вспять колонны, // Спешит хилый сброд». «Хилый» — потому, что только недавно закончился голодомор, только недавно отменены продналог и продразверстка, ещё не завершена коллективизация, и сытая жизнь только маячит на пороге, да и то, в основном, в столице. Нищая, разоренная революцией и гражданской войной страна видит воплощение (пока только нарисованное: картонные колбасы, бетонные хлеба…) материального изобилия.

День, начавшийся парадом, заканчивается карнавалом, почти вакханалией: «Афродита Страны! Твой час!» Афродита Страны — ещё одна важнейшая фигура в планетарном космосе Андреева. Она — источник плотского влечения нации, важнейшего фактора демографии. Она формирует цепь рода, без неё невозможен народ. Она является локальным проявлением Афродиты Всенародной, или Лилит, одной из верховных иерархий, ваятельницы физической плоти народов, ведающей зачатием и формированием всех тел в мирах плотной материальности. Народное ликование происходит на фоне цитадели — ещё одного символа в ряду Андреевских указаний. Контрастируют описание всенародного ликования и мрачный взгляд автора, чувствующего, словно среди миллионов и миллионов он один обладает открытым духовным зрением, которым видит картины сплошь мрачные.

Об этом же говорит тяжеловесный стихотворный размер, выбранный им для следующего стихотворения, одного из обращающих на себя наибольшее внимание во всем корпусе «Русских богов» — «Гиперпеон».

<poem>О триумфах, иллюминациях, гекатомбах, Об овациях всенародному палачу, О погибших и погибающих в катакомбах Нержавеющий и незыблемый стих ищу…</poem>

Стихотворение датировано 1951 годом, за два года до смерти Сталина.

Названия следующего стихотворения — «О тех, кто обманывал доверие народа» — было достаточно по условиям времени для приговора автора к лишению свободы. Но голос Андреева не только не дрожит, от стиха к стиху он набирает мощь. Это также триптих. Среди страстно любимой им Москвы выделяется одно здание — это бывшее здание страхового общества «Россия», а ныне — здание Федеральной службы безопасности России на Лубянской площади, ещё один темный символ России, с «…Прозваньем страшным: в память палача». В планетарном космосе Андреева есть жуткие слои бытия — он называет их Мирами Возмездия — и среди них одна из глубочайших преисподних, сравнимая с Коцитом Данте. Там пребывают в посмертии души тех, кто обманывал миллионные народные массы.

Вторая часть триптиха переносит читателя внутрь упомянутого здания, в Лубянскую тюрьму госбезопасности. И снова Андреев использует контрасты, поднимая читателя из подвальных камер в верхние этажи, где ковры и зеркала только усиливают устрашающий эффект. Для понимания всего строя поэзии Андреева и его судьбы важна третья часть триптиха. Заключенный Владимирского политизолятора ощущает себя более свободным, чем миллионы тех, кто пока не получил свой срок. В самом деле: суд завершен, приговор озвучен, дверь камеры захлопнулась — ничего страшнее уже не случится. И вот

<poem>…сквозь крепостной редут На берег ветреный ступени приведут. Там волны вольные, – отчаль же! правь! спеши! И кто найдет тебя в морях твоей души?</poem>

В этом можно усмотреть разгадку сведениям, приводимым Андреевым в «Розе Мира»: чего только не найдется в «морях души»? Другие увидят метод создания всех этих удивительных произведений, путь к просветлению, открывающему духовные слух и зрение.

Автор, между тем, продолжает отыскивать внутренним взором темные символы эпохи. Вот он, оставаясь в стенах тюремной камеры, стоит перед мавзолеем (стихотворение «У гробницы»). Часы на кремлевской башне идут, отсчитывая годы, людей, жизни, и что-то происходит вокруг мумифицированного тела Ленина. А вокруг носятся скорлупки миллионов загубленных ради «великой цели» душ. Цель оказалась ложной, смерти — напрасны, но неупокоенному покойнику уже все равно. Велико клеймо, оттиснутое обитателем мавзолея на истории России. Однако страна ещё не осознала, что сделал с ней предыдущий вождь, страна все ещё готова обожествлять его.

Следующее стихотворение «Монумент» посвящено так и неосуществленному грандиозному проекту Дворца Советов в Москве. Он широко обсуждался в начале 1930-х годов. В соответствие со сталинским проектом генеральной реконструкции Москвы здание предполагалось построить на месте взорванного Храма Христа Спасителя. На высоте 475 метров планировалось установить двадцатиметровую статую Ленина.

<poem>Муляжный Эверест, облепленный детьми, По сытым вечерам как был бы лих и гулок Широкозадый пляс тех, кто не стал людьми!</poem>

Следующий тетраптих «Красный реквием» — о тех, благодаря кому миллионы «так и не стали людьми». Герой стихотворения неожиданно скончался «на боевом посту», вероятно, в том самом здании на площади с «прозваньем страшным». Его провожают в последний путь товарищи. И снова Андреев всматривается в контрасты, сравнивая бездушную, лишенную смысла церемонию, отрывистые как лай слова с чином отпевания, положенным недалеким предкам. Пока продолжается церемония прощания, покойник начинает свой роковой спуск в мирах возмездия. Его история будет рассказана позже, в главе пятнадцатой, а здесь лишь подготовка к ней.

И как предварение посмертного пути неправедно жившего — следующее стихотворение «Пропулк», описывающее один из миров возмездия. Пропулк — «мир искупительных страданий массовых палачей, виновников кровопролитных войн и мучителей народных множеств».[2]

Этот лишь очерк, намёк на подробную инфрафизику, приведенную в «Розе Мира». Автор пока не заостряет внимание на страшных видениях, открывшихся его духовному взору под водительством даймона, известного всей России под именем Александра Блока.

К другому имени, столь же известному, Андреев относится с явным неодобрением, хотя речь идет о его крестном отце, А. М. Горьком. Стихотворение «К открытию памятника» посвящено именно ему. Посмертие Горького видится Андрееву в Укарвайре — ещё одном из миров возмездия. «Там искупают себя извратители высоких и светлых идей, несущие ответственность за калечение трансфизических путей тысяч и миллионов» (РМ).

Понять и воспринять смысл следующего небольшого цикла из четырёх стихотворений «Велга. Предупреждение» без соответствующих объяснений из «Розы Мира» сложно. Здесь особенно заметно, что стихи для Андреева не самоцель, а лишь один из инструментов, с помощью которого он надеется донести до нас порученную весть. Велги «…это — гиганты. В истории человечества они проявляются иногда как умножательницы жертв и вдохновительницы анархий. О каком бы то ни было их подобии не только людям, но даже чудовищам нашего мира здесь надо забыть совсем: это скорее огромные, свивающиеся и развивающиеся покрывала, черные и лиловые. У каждого народа Велга, кажется, только одна; во всяком случае, в России — одна, очень древняя…»[3]. Много раз в истории России, согласно Андрееву, эта демоница восходила из инфернальных бездн прямо в гущу событий. И Андреев предупреждает современников о том, что ещё не раз взойдёт.

Глава названа «Темное видение» в знак того, что темны времена, а на горизонте и вовсе клубится беспросветный мрак. И потому завершает главу обращение к «Яросвету — демиургу России». «Яросвет — богорожденная монада, один из великих демиургов человечества, народоводитель Российской метакультуры»[4]. «Имя условное», добавляет Андреев.

<poem>…В узел сатаны нити городов свиты, Кармою страны скован по рукам дух... Где Ты в этот час, ближний из Сынов Света, Бодрствующий в нас огненной борьбой двух?</poem>

Такова реальность Андреевской метафизики. Душа человека испытывает инспирации двух начал: Мирового Логоса, чей план проводит демиург, и триипостасного князя тьмы, чьей креатурой является всякий уицраор. Если далее продолжать аналогию со строящимся зданием, то из мрачных подвалов автор поднимается в светлые просторные залы, наполненные солнцем.

Глава 4. Миры Просветления[править]

Четвёртая глава носит название «Миры Просветления». Она состоит из цикла стихотворений, посвящённых описанию миров восходящего ряда, составляющих земной планетарный космос, который Андреев называет Шаданакар. Уместно сказать о множестве незнакомых слов, которые встретит читатель, знакомясь с «Русскими богами». По Андрееву, это вовсе не неологизмы, введенные им по своей прихоти. Автор пытается передать с помощью привычного звукового ряда слова, звучащие на языке Синклита Мира, как они были услышаны им. В большинстве случаев это ему удается: слова Андреева уже давно вышли за пределы «Розы Мира», ими пользуются литераторы, журналисты и даже политики.

Первое стихотворение главы четвёртой посвящено Шаданакару, то есть нашей планете Земля, но только усложнившейся в своей организации до 242 разноматериальных слоёв. Люди осознают только один, трехмерный, из них. Андреев называет его Энроф. Множество других слоёв также обитаемо, однако не людьми. Некоторые слои становятся доступны душе человека после физической смерти в Энрофе: одни из них относятся к сфере чистилищ, другие к сфере преисподней, третьи — к сфере райских кущ. Подробному описанию строения Шаданакара Андреев посвятил третью, четвертую, пятую и шестую книги «Розы Мира». После Шаданакара перед читателем открывается «Ирольн». Так называется следующее стихотворение четвёртой главы и так называется слой, в котором пребывают монады — важнейшее составляющее совокупности «человек», его высшее Я, богосотворенная частица разумного живого. Богосотворенная монада пребывает в Ирольне постоянно, время от времени, от жизни к жизни облекая свою проекцию разными телесными оболочками:

<poem>Там, над сменой моих новоселий, Над рожденьями форм надстоя, Пребывает и блещет доселе Мое богосыновнее Я.</poem>

Имеется в виду не только Я автора, но любого из живущих на Земле. Андреев — сторонник идеи реинкарнации и кармы. Он прямо говорит об этом в следующем стихотворении: «… Не первая жизнь, о, не первая // Мчит кровь моих жил». Ещё одно стихотворение, открывающее, выражаясь словами М. Волошина, «весь тайный строй сплетений, швов и скреп»,

<poem>…И человеком – скиф, маори, дравид и галл, В Гондване, Яве, Траванкоре я умирал...</poem>

.

На возможный вопрос о смысле этих рождений и смертей Андреев отвечает:

<poem>…Тебе сойти мной было надо Вниз, в прах, на дно. А кто ты – Атман, дух, монада – Не все ль равно?</poem>

Для Андреева это не вопрос, а скорее утверждение.

Далее, в стихотворении «Даймоны» автор знакомит читателя с его старшими братьями, со Старшим Человечеством. Речь идет о человечестве, прошедшем по дороге эволюции много дальше людей XXI века. Это стихотворение — иллюстрация ещё одного утверждения из «Розы Мира»: в цепи восходящих миров всякий из них заботится о предстоящем. Андреев говорит о том, что все значимые творческие начинания здесь, в Энрофе, как правило, имеют соавтора в мире даймонов. Эманации миров восходящего ряда способны проникать в наш мир и вдохновлять способное к творчеству сознание на создание великих формул, зданий, полотен, стихов и прозы — это постоянно протянутая младшему брату рука старшего. О подобном говорил Сократ, введший понятие о даймоне, как сопутствующее творческому началу. О похожем со-творчестве говорил Джон Р. Р. Толкин, описывая Высоких Эльфов.

Стихотворение «Олирна» знакомит с тем слоем, которого не миновать в посмертии, «если прав ты». Олирна — необходимый этап, благая передышка на пути восхождения духа.

В седьмом стихотворении цикла «Файр» описан слой, которого достигают в посмертии души, усовершенствовавшие «работой мирной» свое эфирное тело. Этот слой бытования — своеобразный водораздел. «После него ещё могут совершаться воплощения в Энрофе, но уже только с определенной миссией. Впоследствии не исключены падения, бунт, не исключена даже глубоко сознательная и тем более тяжкая измена Богу, но уже никогда не будет возможен слепой срыв»[5].

Восхождение по Мирам Просветления продолжается и достигает в следующем стихотворении «Нэртис» слоя, являющегося своеобразным санаторием для восходящей души. «… Нэртис — страна великого отдыха. Неприметно и неощутимо, безо всяких усилий с моей стороны, лишь в итоге труда моих друзей сердца, мое эфирное тело медленно изменялось здесь, становясь все легче, пронизаннее духом и послушнее моим желаниям. Таким, каким является наше тело в затомисах, небесных странах метакультур, оно становится именно в Нэртисе. И если бы меня мог увидать кто-нибудь из близких, оставшихся в Энрофе, он понял бы, что это — я, он уловил бы неизъяснимое сходство нового облика с тем, который был ему знаком, но был бы потрясен до глубины сердца нездешней светлотой преображенного»[5].

Все выше поднимается поэт, ведомый даймоном в своем странствии. И вот перед читателем высочайший слой сферы просветления — «Готимна». Автора мучает невозможность отыскать соответствующие размер и образ. Здесь, в Готимне, душе предстоит совершить решающий выбор:

<poem>…Здесь раздваивается восхождение: Тропка, узенькая как шнур, Кажет праведнику или гению Путь к вершинам метакультур. Спуск обратно, на землю дольнюю, Может даться другой душе…</poem>

Слово «метакультура» обозначает одно из важнейших понятий в метаисторической концепции Андреева. В «Розе Мира» он дает такое определение: «Метакультура — внутренние сакуалы Шаданакара, представляющие собой как бы сегментарные членения некоторых его нижних слоев. Метакультуры состоят из разного числа слоев, однако каждая из них обладает непременно тремя: физическим — местом обитания в Энрофе соответствующего сверхнарода, творящего свою культуру; затомисом — небесною страною просветленных душ этого народа; шрастром — демоническим исподним миром, противопоставляемым затомису. Кроме того, все метакультуры включают то или иное число слоев Просветления и слоев Возмездия. Характер этих миров в каждой из метакультур варьируется в зависимости от хода метаисторических процессов».[6] Стихотворение «Метакультуры» является поэтическим повторением этого описания.

Стихотворение «Затомисы» открывается практически евангельской цитатой (Кол. 3:8-11): «Есть вершины, где нету боле // Ни британца, ни иудея…» Характерно то, что стихотворение датировано 1958 годом, то есть написано Андреевым незадолго до смерти. «Роза Мира» к этому времени закончена, закончена и «Железная мистерия», но «Русские боги» ещё не полны, ещё не прописаны все этапы, все вехи иномирных подъёмов и спусков. К этому же времени написания относится и стихотворение «Святая Россия». Поскольку в представлении Андреева творчество — одна из главных вещей, дающих возможность человеку говорить о своём подобии образу Божию, вполне логично, что среди душ, достигших высочайшего просветления,

<poem>…Мы узрели б знакомые, Дорогие для русских черты Тех, кто властью художества Миру правду искомую Показал сквозь кристалл Красоты.</poem>

Андреев продолжает выстраивать сложную иерархическую структуру Миров Просветления. Повествование достигает «Гридруттвы». "Величайшие из детей человечества, завершив творения в своих священных градах, выходят за метакультурные пределы: поднимаясь в Синклит Мира как бы с разных сторон, они встречаются, но ещё задолго до его достижения. Мир их встречи — Гридруттва, «белый чертог, где творится ими общий план восхождения человечества»[7].

Затем путь приводит в «Уснорм» — первый из миров Высокого Долженствования. Глубоко верующий христианин Андреев вынужден сказать: «Знаю, что излагаемое совершенство не совпадает с традициями христианской ангелологии, несмотря на общность названий. Мне жаль, что это так. Но я пишу не от себя и не могу вносить изменений до тех пор, пока на это не укажет единственный Голос, которому я доверяю полностью».[8] В Уснорме «…присутствовали, кажется, миллионы существ и — не знаю сколько — вероятно, больше половины из них никогда не были людьми и не должны были становиться ими. Здесь были просветленные души стихиалей и просветленные души животных, здесь были дивные даймоны и ангелы разных кругов»[8]. Здесь происходит нескончаемая литургия, где всякий равен другому у престола. По Андрееву, путь восхождения не закрыт ни перед кем, будь то человек, зверь, дерево или демон. Таков, согласно автору, замысел Бога: всё тварное преобразится в Дух.

Глава 5. Из маленькой комнаты. Цикл стихотворений[править]

После трансфизических высот поэт возвращается на землю; теперь он смотрит на мир «Из маленькой комнаты» (глава пятая). Двадцать одно стихотворение пятой главы — это, в основном, предвоенные стихи и стихи начала войны. В заголовке главы говорится о цикле лирических стихотворений, и в них действительно присутствует нежная лирика, но во многих явственно ощущается приближение непоправимой беды. В том, что беда случится, Андреев не сомневается; в стихотворении, датированном 1937 годом, читаем:

<poem>…Шумные дети учатся в школах. Завтра – не будет этих детей: Завтра – дожди на равнинах голых, Месиво из чугуна и костей…</poem>

Андреев находит место и для осмысливания метаисторических черт российского сверхнарода. В стихотворении «Размах» он говорит о присущему нации стремлению к пространственному расширению. Примерно в это же время другой заключенный, Лев Николаевич Гумилев, размышляет о пассионарности наций, о том, что заставляет народы в определенный период существования испытывать тягу к освоению новых земель без стремления к получению сиюминутной выгоды. О том же пишет Андреев. Кроме того, он пишет роман «Странники ночи». Именно этот незаконченный роман станет основой обвинения для автора и его семьи, для тех, кто читал роман, для тех, кто слышал о романе. Он изъят при обыске и уничтожен в печах все тоже зловещего здания на площади без одиозного памятника. Работа над романом нашла отражение в одиннадцатом стихотворении цикла.

Из начатой поэмы «Германцы» уцелели только отдельные стихи, также вошедшие в пятую главу «Русских богов». В стихотворении «Шквал» Андреев задается вопросом: кто этот человек, поднявший народ на народ?

<poem>Провидец? пророк? узурпатор? Игрок, исчисляющий ходы? Иль впрямь – мировой император, Вместилище Духа народа?</poem>

Андреев утверждает, что Гитлер был «человекоорудием» Гагтунгра, триипостасного князя тьмы, очередной инкарнацией одного претендентов на роль Антихриста. Ему противостоит народ, ведущий освободительную войну, ценой многомиллионных потерь отстаивающий независимость страны. Но во главе этого народа — второе человекоорудие все того же Гагтунгра. Теперь им предстоит в поединке выяснить, кто впоследствии более достоин принять из рук мирового демона самую ужасную миссию в истории.

Стихотворение «Баллада (Эвакуация вождя из мавзолея)» рассказывает о малоизвестном факте времен начала войны. Вопрос об эвакуации мумии рассматривался правительственной комиссией под председательством Л. Берии. Был вынесен вердикт о перемещении её в Тюмень. Там и пережидала войну одна из самых дорогих реликвий коммунистов. А тем временем призрак первого вождя просачивается в Кремль, проникает в мысли и плоть вождя второго, который ощущает,

<poem>Как удвоенная воля В нем ярится, пучась, тужась, И растет до туч над грустной, Тихо плачущей страной.</poem>

О сверхъестественных событиях, сопровождавших, по Андрееву, жизнь первого и второго вождей, подробно рассказано в девятой книге «Роза Мира». Здесь, в стихах, выражено только чувство невероятной жути, захлестнувшей страну. В октябре 1942 Даниил Андреев уходит на фронт. Андреев, понимая, что уходит почти на верную погибель человек, и ощущающая себя носителем вселенских тайн, обращается к жене с просьбой сохранить «оборвавшийся … заветный и странный труд». «Ты умрешь, успокоясь, // Когда буду читаем и чтим…». Так всё и произошло. Произведения Андреева вышли из тюрьмы, а потом и из подполья, где пребывали тридцать лет.

Позже, анализируя недавнее прошлое в стихотворении «И вот закрывается теплый дом…», поэт не находит причин для покаяния:

<poem>Я не отверг гонца метельного, Не обогнул духовных круч я, Глухой водой благополучья Не разбавлял вина в ковше!</poem>

Как бы ни был тяжел труд, порученный ему даймоном,

<poem>…Что ж: ограничиться окраиной? Словесной зыби остеречься? В смиренной низости отречься От долга первого гонца?</poem>

Глава 6. Ленинградский апокалипсис. Поэма[править]

Шестая глава «Русских богов» — поэма «Ленинградский апокалипсис». Это первая большая поэма в составе «Русских богов». Она состоит из 133 восьмистиший, написана строго, ритм нигде не нарушается. Её содержание — воспоминания о переходе автора зимой через Ладогу по ледовой дороге в осажденный Ленинград в составе 196 стрелковой дивизии. Помимо того, что это настоящая фронтовая поэзия, рожденная пером очевидца и участника боевых действий, поэма весьма важна для всего строя «Русских Богов» тем, что они как раз проявляются и действуют в ней. Согласно описанию Андреева, в осажденном Ленинграде во время бомбежки он открытым духовным зрением видит не аллегорическую, а доподлинную схватку двух иномирных чудовищ: российского и германского уицраоров, и ощущает присутствие демиурга российского сверхнарода. Вот как говорит об этом сам автор: «Во время пути по безлюдному, темному городу к месту дислокации мною было пережито состояние, отчасти напоминавшее то давнишнее, юношеское, у храма Спасителя, по своему содержанию, но окрашенное совсем не так: как бы ворвавшись сквозь специфическую обстановку фронтовой ночи, сперва просвечивая сквозь неё, а потом поглотив её в себе, оно было окрашено сурово и сумрачно. Внутри него темнело и сверкало противостояние непримиримейших начал, а их ошеломляющие масштабы и зиявшая за одним из них великая демоническая сущность внушали трепет ужаса. Я увидел третьего уицраора яснее, чем когда-либо до того, — и только веющее блистание от приближавшегося его врага — нашей надежды, нашей радости, нашего защитника, великого духа-народоводителя нашей родины — уберегло мой разум от непоправимого надлома».[9]

Голод, холод, мокрые валенки, черные полыньи на ладожском льду от снарядов, разбитая техника, сбитые самолеты — таковы элементы, слагающие художественный мир поэмы. Андреев предпослал ей эпиграфом знаменитые стихи Тютчева:

<poem>Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые Его призвали Всеблагие Как собеседника на пир…</poem>

Автор с горькой иронией вспоминает эти строки, поскольку новый собеседник, званый на пир, в лучшем случае удостоится разговора с поваром «в походной кухне роты». В поэме множество пугающих подробностей, до конца так и не осмысленных послевоенными поколениями за семьдесят лет, прошедших с конца войны, но написана она ради центральной картины: битвы уицраоров. И автор, потрясенный увиденным, обращается к читателю:

<poem>Язвящее, простое горе я Изведаю в тот день далекий, Когда прочтут вот эти строки Глаза потомков, и – не весть, Но мертвенную аллегорию Усмотрят в образе гиганта. Он есть! Он тверже адаманта, Реальней нас! Он был! Он есть!</poem>

В этой сцене Андреев описывает изнанку военного противостояния России и Германии. Подробнее оно освещено в «Розе Мира», а здесь читателю явлены непосредственные впечатления человека, которому, как он считал, был открыт космос российской метакультуры в один из самых напряженных моментов её существования. Итоги Второй мировой войны, всенародное бедствие, постигшее Россию, требует от автора осмысления всего её трудного метаисторического пути. И начинается это осмысление с описания незримых трансфизических глубин, чтобы потом подняться в заоблачные выси — и снова опуститься к самым корням истории страны.

Глава 7. Изнанка мира. Поэма в прозе[править]

Состоит из пяти частей и посвящена описанию Античеловечества. Перед читателем постепенно раскрывается мир игв, обитателей шрастров — «четырехмерных стран на изнанке каждой метакультуры, расы иноприродных существ на изнанке каждого из сверхнародов человечества. Друккарг называется шрастр на изнанке России».

Инфрафизике Шаданакара посвящена четвёртая книга «Розы Мира», а в поэме автор снова делится живыми впечатлениями, оставшимися от посещения Друккарга.

Андреев снова предвосхищает скесис читателя: «Друккарг, твержу я. И меня томит тупая тоска оттого, что в наши дни другие не могут мне верить. Когда же это подтвердит, после медлительного подползания, после недоверчивого ощупывания, метод науки, меня, вероятно, уже не будет здесь. Игвы — повторяю я прозвище обитателей античеловеческого мира: игвы. Это слово и другие, такие же странные, буду я повторять, пока живу. Я это должен. Быть может, поверит один из миллионов, быть может, один из тысячи. И тогда будет оправдано мое существование на земле».

Помимо игв читатель узнаёт о раруггах, летающих тяжелохвостых динозаврах, составляющих армию Друккарга. И те, и другие зависят от Жругра, третьего уицраора российской метакультуры. Затем сообщаются сведения о жизни в Друккарге, об особенностях питания и размножения уицраоров. «Нам есть дело до них, — говорит Андреев, — потому, что им есть дело до нас; им есть дело до каждого из нас, детей человеческих. В Шаданакаре нет слоев, чье существование не затрагивало бы остальных».

По Андрееву, особенности жизни Друккарга напрямую связаны с историческими событиями в нашем слое. Архитектурные стили Друккарга находят отображение здесь, в Энрофе, особенно в последние десятилетия. Музыкальные композиции игв вдохновляют музыкантов-людей. Главное же, игвам предназначена важная роль в замыслах Гагтунгра. «…Представляется, что великий противобог Грядущего, подготавливаемый в Гашшарве к рождению среди человечества в недалеком уже будущем, создаст в Энрофе чету полулюдей-полуигв. Отсюда пойдет раса игв в нашем слое. Размножаясь быстро, как рыбы, они должны будут постепенно заменить людей, превратив поверхность земли в обиталище дьяволочеловечества».[10]

Мир игв — абсолютная тирания, сатанократия. Солнце этого мира — Гашшарва, «глубиннейший мир, созданный Противобогом…». Наука игв обогнала земную, во всяком случае о существовании мира людей они знают.

Время от времени в их слой вползает огромная туша чудовища — это Жругр, третий уицраор российской метакультуры. Именно он руководит строительством Друккарга. «Исполинские объёмы психических энергий излучаются им: круги за кругами, волны за волнами, они проникают в наш слой и проявляются в нас: мы можем их осознать как комплекс государственных чувств — энтузиазма, гордости, благоговения, гнева против врагов нашей державы». Не осознавая инвольтаций Жругра, мы «… раболепствуем перед держащими власть, клокочем ненавистью к их врагам, всю жизнь превращая в служение кумиру обожаемого государства. Чем больше забот, жертв и труда требует оно от нас, тем больше личных сил сливает каждый из нас с этими токами. Истощая нас, обогащаясь нашей энергией, обратное излучение тяжелыми каплями сгущается в четырёхмерном мире; проструивается, просачивается и, наконец, проступает красноватой росой на почве Друккарга. Оно называется шавва». Таким образом, государство в Энрофе и его шрастр связаны самым прозаическим образом: для уицраора шавва — это пища. Продолжая описание социальной системы игв, Андреев говорит: «Жесточайшей каре подпадает тот, кто рискнет нарушить общепринятые шаблоны убеждений».

Жизнь уицраоров, владык шрастров, содержит один неожиданный аспект: «всякому из них суждено погибнуть жертвой собственных детищ, если он не сумеет их пожрать. Ни материнства, ни отцовства в нашем смысле не знает это злобное и несчастное существо; любовь к кому бы то ни было, кроме себя, ему незнакома: именно в этом одна из особенностей демонической природы».

О том, как пришел к власти третий российский уицраор, в «Изнанке мира» рассказано коротко. Гораздо подробнее говорит об этом Андреев в «Железной Мистерии». Предполагается, что проницательный читатель легко поймет, какими событиями отозвалось воцарение нового демона российской великодержавной государственности в его слое и в его стране.

В четвёртой части поэмы описаны мистериальные действа игв. Пятая часть содержит рассказ о рабах-гигантах, тех, кто при жизни создавал устои государства, а теперь, после пребывания в мучилищах разного уровня, продолжает ту же работу на изнанке российской метакультуры, создавая твердыню Противобога. Автор упоминает среди них Ивана Грозного, Лже-Дмитрия, царей и цариц, высших государственных сановников… «И великому Петру доверен надзор за товарищами по возмездию — горестное отличие…».

Глава 8. Навна. Поэма[править]

Поэма представляет собой центральную часть всего поэтического ансамбля. В ней рассказано о становлении русской нации, о двух важнейших её надстоящих иерархиях: демиурге Яросвете и Соборной Душе народа, которой Андреев дал условное имя Навна. Одновременно автор говорит о роли Женственности, как одной из ипостасей Троицы, в жизни и судьбе народа.

Навна — «богорожденная монада, одна из Великих Сестер, Идеальная Соборная Душа Российской метакультуры». Так определяет героиню поэмы автор. Следует заметить, что Андреев различает богорожденные и богосотворенные монады. Первые принадлежат немногим верховным иерархиям (Навна в их числе), вторые — человечеству. «Кто она, Навна? То, что объединяет русских в единую нацию; то, что зовет и тянет отдельные русские души ввысь и ввысь; то, что овевает искусство России неповторимым благоуханием; то, что надстоит над чистейшими и высочайшими женскими образами русских сказаний, литературы и музыки; то, что рождает в русских сердцах тоску о высоком, особенном, лишь России предназначенном долженствовании, — все это Навна».[10]

Не оправдывая и не очерняя историю Древней Руси, Андреев стремится показать роль культуры в формировании национального самосознания. Читатель узнаёт, как зарождалась ещё пока не культура, а только тяга к прекрасному, как среди кровавых междоусобных битв всходили ростки любви и сострадания.

Поэтический язык поэмы красив и сложен. Тональность стиха меняется вслед за мыслью автора, грохот битв сменяется легковеющим стихом, умиротворяющим гордыню русских князей изначальной поры, обращающим души к вечному. «Навна» — эпическая поэзия. Начинаясь с дохристианской Руси, поэма продолжается государственным и вместе с тем культурным строительством нации. Но это означает и появление на определенном этапе российского уицраора, и с этого момента начинается трагедия Руси. Плен Навны в цитадели Жругра — символ, ключ к пониманию истории России, а её освобождение — условие, необходимое и достаточное для осуществления её мировой миссии. «Метаисторическая миссия будущего брачного союза и всей, вообще, жизни в Шаданакаре Яросвета и Навны — миссия планетарного значения — может быть приближенно очерчена как рождение ими, точнее, эфирное воплощение через них, некоей Великой Женственной Монады».[10]

Глава 9. Сказание о Яросвете. Цикл стихотворений[править]

Глава состоит из Вступления, десяти стихотворений и Заключения. Она продолжает линию главы девятой, описывая теперь роль демиурга России в становлении нации. Но стихи здесь совсем другие: горькие, как и вся многовековая история Руси, суровые и твердые, как слова приказов. Перед читателем разворачивается драма демиурга, стремящегося к мистическому браку с Идеальной Соборной Душой, Навной, ради грядущей их дочери — Звенты-Свентаны, эфирного воплощения Великой Женственной Монады. Но вместо этого ему приходится решать всё тот же мучительный вопрос, который рано или поздно вставал перед каждым демиургом: как защитить свой народ? Единственный известный способ — во взаимодействии с кароссой Дингрой породить народоохранителя — уицраора.

Цикл начинается во «Вступлении» молитвенным обращением к демиургу:

<poem>…Ковчег России Богом дан Тебе, Ты – наше солнце, старший брат в Синклите, Водитель душ в бушующей судьбе! Народовождь! Народоисцелитель!</poem>

Дальше изложение идет в форме диалога Яросвета с Вещей Карной (вещей Девой-Обидой из «Слова о полку Игореве»). Карна предрекает демиургу путь, которым вынуждены были пройти до него другие братья-демиурги. Яросвет противится Року:

<poem>… – Но кольцо обручальное Навне Я хранил. Я храню! Был бы низкой измены бесславней Спуск мой в шрастры, к огню…</poem>

Но когда в едва заложенную структуру метакультуры вторгся соседний уицраор, угрожая осуществлению предреченной миссии, демиург больше не спорил с Карной. Основная битва происходила на изнанке мира, в шрастрах. Но даже её отзвуки в Эрофе едва не привели к гибели нарождающийся народ.

Теперь уже каросса Дингра, локальное проявление великой стихиали человечества Лилит, ваятельница народной плоти, прилагает все силы для спасения будущей нации, умножая плоть. Оправдывая кароссу, Андреев говорит о сути грехопадения: о том, как в незапамятные времена великая Лилит приняла в свое лоно дьявольское семя эйцехоре, как была затем низвержена в глубины Шаданакара, как произвела на свет первого уицраора и к каким последствиям это привело в Энрофе.

Ход событий не оставляет Яросвету выбора. Для противодействия монгольскому уицраору был рожден в XIII веке первый русский уицраор Жругр. В метаистории это стало важнейшим событием для нации. Жругр вливал свои инвольтации в души народных вождей, устраивал государство, способное на века стать непреодолимой крепостью для любых иноземных нашествий. Однако в природе уицраора не только оборона своих рубежей. От своего изначального прародителя, князя тьмы, он унаследовал безудержное стремление к расширению, к захвату новых земель, к доминированию своей расы.

<poem>…Мнит себя каждый из них царем будущим всей земли…</poem>

Чудовище российской великодержавности справилось не только с татаро-монгольским игом, не только с польскими и шведскими нашествиями, в войне 1812 года оно одержало верх над французским претендентом на мировое господство. В своей же собственной вотчине оно расправилось со своим народом:

<poem>Я видел подземное царство царя, И свидетельствую теперь О том, кто этот Зверь. Только мучитель. Только тиран. Кат, а не паладин. Горше него для народов и стран Только дьявол один.</poem>

Далее Андреев обращается к теме Третьей мировой войны. Автор и страшится её возможности и сомневается в её вероятности. Дело в том, что уничтожение человечества и превращение Земли в «радиоактивное пепелище» не согласуется с тем местом, которое отведено им в планах Гагтунгра. Поэтому его ангелы мрака сдерживают чудовище «волевыми спиралями», не позволяя немедленно отдать приказ нажать «ядерную кнопку».

Второй раз происходит диалог Яросвета и Карны. Демиург готов понести любое наказание за то, что свершилось много веков назад. Однако на этот раз Карна говорит ему о возможном пришествии Розы Мира — грядущей мировой религии, благодаря которой Земля вступит в новый эон, исполняя замысел Мирового Логоса.

Глава 10. Голубая свеча[править]

Состоит из пяти больших стихотворений. Многие из стихотворений цикла по стилю сходны с православными молитвами. Однако открывается цикл стихотворением, посвящённым «Александру Блоку». Это объясняется тем, что, по словам Андреева, Блок был на определенном этапе его Вергилием. «Я видел его летом и осенью 1949 года. Кое-что рассказать об этом — не только мое право, но и мой долг. <…> Он мне показывал Агр. <…> Важно отметить только, что неслучайно мой вожатый показывал мне именно Агр: это был тот слой, в котором он пребывал довольно долгое время после поднятия его из Дуггура. Избавление принес ему Рыцарь-монах, и теперь все, подлежащее искуплению, уже искуплено. Испепеленное подземным пламенем лицо его начинает превращаться в просветленный лик. За истекшие с той поры несколько лет он вступил уже в Синклит России».[11] (Рыцарь-монах — название статьи А. Блока о Владимире Соловьеве, философе, поэте, духовидце.) Здесь поэтический дар Андреева достигает высот, сравнимых с талантом самого Блока:

<poem>…Но остались стихи – тонкий пепел певучего сердца: В них – душистые мхи и дремучих болот колдовство, Мгла легенд Гаэтана, скитанья и сны страстотерпца, Зов морей из туманаАрморики дальней его.</poem>

Следует отметить, что вся пятая глава десятой книги «Розы Мира» посвящена анализу творчества Александра Блока. Стихотворение, посвящённое Блоку, очень лирично и одновременно по-андреевски честно биографично, поскольку обращается к периоду душевных поисков самого автора. В других публикациях этой теме посвящены фрагменты поэмы «Дуггур», так и не написанной.

В стихотворении «Приснодеве-Матери» поэт обращает к Богородице такие слова: «Лик, испостась мирозиждукщей Троицы, // Вечная Женственность! Цель совершенных, // К Отчему царству мост!». В этом стихотворении важно ещё и то, что автор повторяет мысль, не раз высказанную на страницах «Роза Мира», о грядущем окончании эры «яростных, мужественных, беспощадных…» и наступлении эры милосердия под эгидой Приснодевы-Матери.

Следующее стихотворение «Дом Пресвятой Богородицы» продолжает тему Вечной Женственности. Это небольшой цикл из восьми стихотворений, начинающихся успением Богородицы и продолжающийся становлением Её культа во всем христианском мире. Андреев не описывает пышные убранства храмов, празднования в честь Богородицы, вместо этого он подчеркивает всенародность обращения к Приснодеве:

<poem>…Исходила, незримая, Тюрьма, плахи, побоища, Персть кровавую бранных полей, – Защити, Всехвалимая, В темном сердце сокровище, Росы духа на судьбы пролей.</poem>

Стих погружается во времена зарождения христианства на Руси, затем проходят века. По всей русской земле возникают храмы Покрова Богородицы, Введения Богородицы во Храм, Успения Богородицы… И наконец, Храм Богородицы занимает должное место в Синклите России:

<poem>…Из обездоленности,Сирой оставленности – Силою веры стяжав ореол, Полон намоленности, В волны прославленности, Белым ковчегом собор отошел.</poem>

В свои тяжелейшие годы поэт обращает молитвенный стих к Той, Которая утоляет все печали: «… Свершить непостыдно завещанный Богом // Наш путь в океане мирском дай сил!»

Четвёртое стихотворение главы носит название «Сорадовательнице Мира» и вновь обращено к высочайшей иерархии Шаданакара — олицетворению Мировой Женственности. Андреев говорит о том, насколько все в христианском мире пропитано Её воздействием. Ещё одно стихотворение о будущем соотносится с книгой XII «Розы Мира». «Предчувствую небывалые храмы, // Полные мягко-лазурной мглой, // Звездный Праобраз Прекрасной Дамы // Над просветляемой духом Землей…» Сложность в прочтении десятой главы может представлять понимание автором образа Богородицы. Андреев обращается к «… Той, что бездонным сердцем Марии непостигаемо отражена», то есть к одной из ипостасей Троицы, Мировому Женственному Началу. Этому сложному богословскому вопросу в «Розе Мира» посвящена третья глава шестой книги.

Глава 11. Святорусские духи. Цикл стихотворений[править]

Глава открывается стихотворением «Синклиты». В нём Андреев поясняет принципы формирования синклитов небесных стран народов. Утверждается примат творческого начала, действия ради веры, народа, страны. В посмертии праведники, творцы, гении, умножив силы и способности, теперь уже на ином уровне помогают демиургу вести народ в соответствие с предначертанным путём. Но не только великие имена и умы составляют синклит метакультуры. Стихотворение «О полузабытых» проводит четкую грань меж теми, кто прожил жизнь «как все», и теми, кто шел вопреки течениям, не теряя духовный ориентир среди обыденной жизни. Множества отошедших безымянных участвуют постоянно в повседневной жизни народа, но о том, как это происходит, поэт умалчивает. Зато явственно говорит о делах и свершениях ещё одной четко выделенной в истории группе в стихотворении «Родомыслы». Князь Владимир Красное Солнышко, Александр Невский, Минин и множество других, отдавших все силы и жизнь ради служения стране, её народу — это те, кто и в посмертии не отказывается от своего выбора, участвуя посильно в делах демиурга:

<poem>…Много имен, занесенных в свиток, Мало – невычеркнутых до конца. Это – ярчайшие звезды Синклита, Духи таинственнейшего венца.</poem>

Продолжая знакомить читателя с сонмом светлых духов в синклите России, Андреев обращается к гениям. Он называет имена известных архитекторов, художников, композиторов, писателей, продолжающих и после окончания земной жизни творить великие произведения.

В стихотворениях триптиха «Праведники прошлого» Андреев напоминает о тех, кто посвятил себя молитвенному служению в монастырях, в скитах, в миру. Их неусыпным бдением постепенно облагораживался мир вокруг. Теперь и их голоса вливаются в литургию синклита.

Завершает главу стихотворение-предсказание, повествующее о тех временах, когда Навна будет освобождена из плена, когда состоится их с Яросветом мистическая свадьба, открывая дорогу нисхождению из Миров Высокого Долженствования Великому Духу Мировой женственности.

Глава 12. Гибель Грозного. Поэма[править]

Поэма состоит из пролога и трех частей и рассказывает об одном из самых драматичных периодов в истории России. В прологе «Посмертье» Андреев прослеживает путь за гробом Ивана III. Ему уготовано место среди рабов-гигантов, строящих в Друккарге крепость русской государственности. Власть в России переходит к Ивану IV. В части первой «Подмена» автор размышляет о метаистории России, опускаясь к самым глубоким корням будущей империи. В этой части поэмы стих величественный, мерный, напоминающий мерное течение церковной службы.

Автор видит отрочество будущего Ивана Грозного:

<poem>…Хмурый отрок. Взор волчонка. Зарево Из-под cтрешен стрельчатого лба. Именуют пышно «Государь» его, А на деле травят, как раба…</poem>

Царь Иван — избранник Синклита, носитель светлой миссии:

<poem>…Он научит! Письмена небесные Впишет он в кромешные сердца! Он поднимет сонмы душ безвестные До сиянья Отчего лица! Он любовь, смиренье, лепоту, Божью правду водворит везде…</poem>

Андреев настаивает именно на таком образе начального этапа царствования Грозного:

<poem>…Пусть не знает зоркая история Тайн глубинных страшного царя: Понял их во внутреннем притворе я, С многокрылым Гостем говоря…</poem>

Тема одиночества знающего не раз возникает в стихах Андреева. Андреев «видит» Ивана IV в его трагической раздвоенности, поскольку миссия царя была с самого начала искажена вмешательством инфернальных иерархий. И вся его дальнейшая судьба, а с ним и судьба страны, оказались искривленными, мучительными и кровавыми.

Часть вторая «Отступничество» повествует о том, как закладывались основы русской государственности, как расширялись пределы страны, а военные победы крепили её мощь. Но у всего есть оборотная сторона: «… Соль победы — горше всех солей; // Благо мощи — горше злого зла…». Царь Иоанн не может справиться с мукой раздвоенности: демиург вливает в него силы для исполнения светлой миссии, а уицраор требует от него пищи для себя, шаввы, излучений фанатичных множеств, необходимых демону великодержавной государственности. Иоанн не может понять, кто руководит им:

<poem>…Он уму предстал двуликим Янусом. Он твердил – то «строй!», то – «сокруши!» Он с неистовствами окаянными Слить научит свет и честь души.</poem>

Отъезд в Александровскую слободу становится переломным моментом. Царь выбирает путь: ему надлежит строить империю, подчинять то, что ещё не подчинилось, вершить державный замысел, хотя бы и стоило это множества жертв. И посольство, явившееся к нему, с ужасом видит жуткую перемену в облике царя. А он уже обдумывает, как укротить боярство, и рождается опричнина. Инвольтации Жругра все полнее захватывают ум и душу самодержца. Таков зигзаг российской истории:

<poem>…Хочешь – верь, а хочешь – навсегда Эту книгу жгучую отбрось…</poem>

Иоанн из родомысла постепенно становится мучителем и душегубом. А тем временем конные отряды опричников, повергая в ужас и немоту обывателей, мостят дорогу самой Велге, «деве Гибели, разрушительнице очагов». Так под вой метели на опустевших гульбищах

<poem>…Раздираем аспидами ярости, Только кровью боль свою целя, Приближается к пустынной старости Черновластник смолкшего Кремля.</poem>

Тысячи замученных, отравленных, удавленных, затравленных зверьми — таков след царя в истории. Яросвет давно снял свою санкцию с Иоанна. Тирания — не тот путь, который мыслился демиургу. В то время как уицраору Иоанн помог окрепнуть, осознать свою мощь. Династия Рюриковичей прервётся.

В части третьей Андреев подводит «Итог». Царь принимает монашеский постриг. Неведомая болезнь гложет его тело, страшная память о собственных зверствах гложет его душу. Последний приказ звучит как мольба:

<poem>…Всем церквам, монастырям, обителям – Не приказ, – предсмертная мольба: Заступиться перед Искупителем За него, смердящего раба!</poem>

Глава 13. Рух. Симфония о великом Смутном времени[править]

На страну наползает Смута. И о ней глава тринадцатая, поэма «Рух», которую автор назвал «симфонией о Великом Смутном Времени». Андреев поясняет старорусское слово «рух»: это набат, тревога, вообще призыв к обороне в час народного бедствия.

Мерным, гулким стихом начинается первая часть поэмы. Русь молится об упокоении почившего царя. «… Нужен новый, молодой, крепкий, здоровый род — род восходящий. Ни одна отрасль разветвившегося древа Рюрика не годится: „вотчинный“ тип мышления, удельные предрассудки, олигархические тенденции, дух соперничества, зоологическая приверженность к тому, что было до сих пор, — все это неотъемлемо присуще всем старобоярским фамилиям. Что нужно? Нужен волевой характер истинного государственного мужа. Нужен смелый и в то же время осторожный ум. Нужна свобода от феодально-боярских черт мышления. Нужно непомерное, но умеющее до времени скрываться властолюбие. Нужна, наконец, способность к охвату и пониманию проблем европейского масштаба. Иначе говоря, нужен Борис Годунов».[12] Россия, напуганная Иваном Грозным до потери рассудка, не принимает нового царя:

<poem>…– Ох, тяжка шуйца Борисова! Ох, десница тяжела! Грузом страшным тянут вниз его Непрощенные дела…</poem>

«… Мучительно — и за Годунова, и за всю страну — наблюдать, оглянувшись из далекой эпохи, как демон великодержавия пытался загладить результаты собственных деяний; как он стремился вернуть себе помощь демиурга, выдвигая царя Бориса в качестве личности, приемлемой для обеих сторон; как внушались Борису такие мероприятия, такие государственные замыслы, которые могли бы составить славу любому правителю»[12]. Однако санкции демиурга для любого нового ставленника уицраора, после его тиранической попытки с Иоанном, больше не будет. И как бы не старался Годунов, «Русь нисходит в мрак и мглу…». Начинается вакханалия. По Андрееву, её истоки — в посмертии Грозного. Первый Лжедмитрий только отчасти был «лже»: «… В его личность с ранних лет, может быть, почти с рождением, вкралась и там угнездилась одна из множества бесприютно мечущихся скорлуп, ищущих пристанища в живых существах, — тех скорлуп, тех клочьев, на которые распалась часть существа Грозного, ставшая добычей Велги»[12].

<poem>…Сам собой, непостижимо, Вспоминался душный Углич, Лица мамок – ожерелье – Двор, клинок…</poem>

А потом «…Путь, рубеж, Литва, блужданья…». Слабый, но уже тщеславный без меры польский уицраор нашел точку приложения силы. Смерть Годунова открывает Лжедмитрию невиданные песпективы. Замечательно зримы и реалистичны сцены вступления Лжедмитрия в Москву. Образ самой Москвы, «Гневный город! грозный город! // С жалом аспида во рту!», словно замыслив очередное гнусное злодейство, открывается самозванцу. За ним стоит молодой польский уицраор. «Как идеал рисовалась (ему) возможность искоренения в России православной культуры, подпадение этой страны под власть польской государственности и включение русских как малой и отсталой нации в число сателлитов романо-католического сверхнарода»[12].

Часть вторая поэмы объясняет происходящее:

<poem>…Предоставлен демиургом Силам собственной гордыни, В страхе ищет дух державы, Кем возглавить сверхнарод…</poem>

Ищет и не находит. Россия в разброде. Вражеский уицраор подобрался к самому средоточию страны. «… Жди, Москва, раскатов грома, // Тьму да гарь…». Но выбор польского демона оказался неудачен. Его человекоорудие вовсе не обладало свойствами, потребными российскому царю и самодержцу:

<poem>Он был ветрен, добр и беспечален. Жил для счастья, для потех дышал…</poem>

Он не понимал не только метафизического смысла происходящего, но и вообще не отягощал себя размышлением о том, что и куда его занесло. Он никому не нужен: демиург не давал своей санкции на его воцарение; Велга потеряла к нему интерес, как только он стал царем, а значит, охранителем народа от смут,

<poem>…Но и демону державы – Не опора, не орудье Это перекати-поле, Царь на час…</poem>

Его судьба предрешена. Мятеж, короткий бой, попытка бегства, падение на камни мостовой и предсмертный шепот: «Я — от рода Иоанна…// Твой законный царь, Москва!». Так в последний раз проявилась в нём шепотка сущности Иоанновой — и сгинула. «… Так владелец части Грозного в груди // Исповедовался, Бог его суди…».

Согласно Андрееву, осколки эфирного Я Лжедмитрия разлетелись по городам и весям, породив новую волну подмен. Так появляется Тушинский Вор, а за ним ещё череда остальных претендентов. У каждого ватага, каждый тянет власть в свою сторону. А тем временем деревни пустеют, никто не сеет, не жнет, гибнут люди, гибнет Русь… Афродита Всенародная выбивается из сил, пытаясь восполнить убыль населения. Страна оказалась меж двух богинь: Велги и кароссы Дингры, анархии и попытки сохранить народ. Но вот появляется избавитель — Михаил Скопин. Рассеяны ватаги Тушинского Вора, дан отпор полякам, Москва готова помазать его на царство. Чаша отравленного вина — и все начинается сначала. Временный правитель Шуйский у поляков, и там же, в польском застенке, патриарх Гермоген.

<poem>…В города, в скиты глухие – Шепот уст: – Совершилось! Трон России пуст.</poem>

Конец сверхнарода был уже не за горами, но первый уицраор российский, дерзнувший пойти против Высшей воли, погиб раньше.

Часть четвёртая. Яросвет, спасая Соборную душу страны, возвел на старый престол нового народоохранителя, второго уицраора российского. И началось возрождение с непреклонного старца, патриарха Гермогена. Его призывы нашли отклик в измученной междоусобьем стране.

<poem>…Выходит в народ родомысл Минин Из Волжской богосохранной глуши...</poem>

Тяжко раненый родомысл Пожарский одолевает смертельный недуг. И вот уже собраны средства, готово ополчение, есть и предводитель. Битва. «И, скрестясь над родомыслом, // Блещут явно два луча…» — знак того, что и демиург, и уицраор вместе готовы дать отпор врагу. Второй уицраор победит Велгу, вырвет из её когтей терзаемую страну.

<poem>Жестока его природа. Лют закон, Но не он – так смерть народа. Лучше – он!</poem>

В 1613 году закончилось Смутное время на Руси. На трон взошла новая династия в лице своего первого представителя Михаила Романова.

<poem>…Так Апокалипсис великой смуты духа Дочитывает Русь, как свой начальный миф, Небесный благовест прияв сквозь звоны руха И адским пламенем свой образ опалив.</poem>

Глава 14. Александр[править]

Глава четырнадцатая «Александр» не была написана, но осталась запись автора: «Должна была быть поэма в прозе о том, кто был Всероссийским самодержцем и, поняв трагическую нерасторжимость греховного узла своей власти, ушел на свершение духовного подвига под именем старца Федора Кузьмича. Ушел — во искупление греха — своего, и династического, и всех, имевших власть над Россией, но не умевших освободить её от оков Демона. Теперь Александр блистающим Всадником, могучим Императором-Искупителем сражается среди светлого воинства по ту сторону нашего мира против сил тьмы».

Обширный материал для этой ненаписанной главы содержит глава 4 книги IX «Розы Мира».

Глава 15. У демонов возмездья. Поэма[править]

История России достигает современности Андреева. В главе третьей герой стихотворения «Красный реквием» «пал на боевом посту». То же случилось с героем главы пятнадцатой, служившим в Наркомате Внутренних Дел (НКВД). Это «высокопоставленный сотрудник», награждённый значком Почетного Чекиста. И фамилия его была известна в свое время. Эту фамилию «с партийной четкостью, по буквам» он писал на листах протоколов. «Из них любой — путевкой смерти // Или путевкой в лагерь был…».

<poem>…«Пом.» говорил, подытожив таблицей Груду бумаг, что Явных врагов арестовано тридцать, А просто так – сто.</poem>

Героя ожидал генеральский чин, но случилось иное: инфаркт миокарда. Начинается длительный спуск души умершего по кругам возмездья, который будет описан в 23 частях поэмы, и закончится в мире, называемом Андреевым Пропулк. «…В Пропулке мука телесная заглушается мукой духовной — жаждой и раскаянием такой силы, тоскою такого накала, какого они не способны достигнуть ни в одном из слоев, расположенных выше». В каждом следующем мире героя ожидают новые страдания. Но «…Параллельно с возрастанием мук совершается прояснение сознания. В этом сказывается другая сторона закона — Провиденциальная, сохранившаяся доныне от древнего божественного Празакона. В Пропулке ясность сознания достигает ступени абсолютного знания о бытии Логоса». По Андрееву, мучения в чистилищах и адах не бессмысленны. В мирах возмездья душа постигает глубину своего падения и рано или поздно обращается к Свету. Герой поэмы проходит этот путь, обращается и поднимается одним из Братьев Света в Небесную Россию.

Поэма написана тяжелым, нарочито грубым стихом, и в «Заключении» автор говорит:

<poem>…Мой стих – о пряже тьмы и света В узлах всемирного Узла. Призыв к познанью – вот что это, И к осмысленью корня зла.</poem>

Глава 16. Предварения[править]

В пятнадцати стихотворениях этой главы поэтический талант Андреева раскрылся с особой полнотой. Они посвящены временам, которыми завершится текущий мировой эон. Это предварение времени расцвета Земли, времени торжества Розы Мира, единой религии нового времени, основанной не на вере, а на освобожденном стремлении человека к творчеству, на со-творчестве с Синклитом сверхнарода, с освобожденной Соборной Душой народной, на общении с иерархиями, веками ведущими Шаданакар к преображению и выходу на просторы духовного космоса. Однако, Андреев предчувствует, что прежде человечество ждет беспрецедентная по масштабу трагедия — Третья мировая война. Снова Андреев перебирает «священные камни», только теперь уже в последний раз, прощаясь с ними. Он видит Европу, в которой ему так и не суждено было побывать, в руинах, видит разрушенными знаменитые галереи и дворцы, храмы и музеи. Открывает главу вновь стихотворение, обращенное к Москве. Какой только не являлась она на протяжении веков русскому человеку: коварной, хитрой, простодушной, «златоглавой»… Но здесь таится «наше лучшее из сокровищ»:

<poem>…Поколений былых раздумья, Просветленных искусств созданья, Наших вер святое безумье, Наших гениев упованья…</poem>

В стихотворении «Чаша» образ Москвы отступает перед образом страны, народа, которому предстоит ещё испить чашу горестей и бед.

<poem>…Но чаша – лишь одна: Скорбей и смертного томления, – К устам дрожащим поколения Она судьбой поднесена.

Она, как рдеющий кристалл, Горит и будит понимание, Что над страной бесшумно встал Час всенародной Гефсимании.</poem>

В Гефсиманском саду молился Иисус о том, чтобы не пить чашу, предназначенную Ему, хотя и понимал, что выпить её придется. Никто из живущих не хотел бы ядерного апокалипсиса, да только он неминуем, и неминуем потому, что пока Он молился, ученики Его спали, хотя и просил Он их бодрствовать. И вот теперь Гефсимания…

В стихотворении «О старшем брате» Андреев обращается к Западу, к Европе, средоточию христианской культуры. Нащупав лестницу «не ввысь, но вглубь тюрьмы», свободным сознанием

<poem>…Брожу по спящим городам, Дрожу у фресок и майолик, Целую цоколь Нотр-Дам, Как человек, – француз, – католик…</poem>

Человек мира, и в то же время экстрагированный русский, он оплакивает камни прекрасных европейских столиц, судьба которых ему известна: «… И плачу я, как человек, // Британец, русский, итальянец…». Не стоит даже пытаться сравнивать мироощущение ЗК и его свободных потомков по прошествии всего лишь нескольких десятков лет. И поэтому тоже предсказания Андреева исполнятся.

<poem>…Будут года: ни берлог, ни закута. Стынь, всероссийская полночь, стынь: Ветры, убийственные, как цикута, Веют из радиоактивных пустынь.</poem>

Страшно? Но как ещё спасти цивилизацию Энрофа, если не отсечением гангренозных членов? В каждом стихотворении автор, мучаясь и тоскуя о роковой неизбежности, говорит о том, что придет на смену. Он ничего не боится, этот бесстрашный ЗК.

<poem>Ждало бесплодно человечество, Что с древних кафедр и амвонов Из уст помазанного жречества Прольется творческий глагол. Все церкви мира – лишь хранители Заветов старых и канонов; От их померкнувших обителей Творящий Логос отошел…</poem>

В стихотворении «Эльдорадо» Андреев задаёт очень волнующий его вопрос. Путешественник, повидавший удивительные края, вернулся домой и рассказывает о дальних странах, других народах, а на столе лежат «червонцы с чуждым гербом Эльдорадо…». И дети слушают, затаив дыхание… Но вот станут ли они «… О неразысканных кладах // Грезить и плакать во сне?» В стихотворении «Даймону» Андреев вновь вспоминает одно из важнейших переживаний в своей жизни — открывшееся вдруг видение Небесного Кремля, тот самый миг метаисторического озарения, за которым последовали годы метаисторического созерцания, завершившиеся метаисторическим осмыслением. Его результатом стали книги Андреева, в том числе «Русские боги». Долго поэт сомневался, удастся ли найти слова для «тайны, неприкасаемой для слов». Шли годы. Слова нашлись. Вот только никаких других преференций не последовало. «… К огню и стуже — не к лазури — // Я был назначен в вышине…». Надо заметить, что любые другие условия: сытая обеспеченная жизнь, отсутствие «бродяжьего» опыта, свобода, наконец (хотя бы та, какой она была для любого советского человека в 1930-е годы) — всё это категорически несовместимо с вестничеством, с «долгом первого гонца». А ведь было ещё и другое… Демиург «ждал, чтоб утолило сердце // Стремленье древнее ко дну…». Андреев как бы проговаривает древний эзотерический принцип: чтобы подняться ввысь, надо прежде опуститься вглубь. И вот последнее в цикле стихотворение «Сквозь тюремные стены».

<poem>…Завершается труд, раскрывается вся панорама: Из невиданных руд для постройки извлек я металл…</poem>

Условия — тюрьма, автор — ЗК, впереди у которого двадцать пять лет заключения. И, тем не менее,

<poem>…Никогда, никогда не впивал я столь дивной свободы, Никогда не вдыхал всею грудью такой глубины!</poem>

Однако книга не кончена.

Глава 17. Сквозь природу. Цикл стихотворений[править]

Среди других в «Розы Мира» содержится учение о Живой Природе. Андреев пантеист, но его пантеизм сильно отличается от мироощущения, например, древних греков. Учение о Живой Природе — это, прежде всего, учение о стихиалях, душах лесов, лугов, рек, гор, болот, морей, океанских глубин, земных недр. По словам поэта, в своих многочисленных странствиях по брянским лесам он научился общению с этими странными эфирными созданиями. Умение это, в свою очередь, сформировало его особый взгляд на самые простые, обыденные объекты вокруг.

<poem>…Я погружу тебя в мягкие мхи, В марево гроз и дрожащего зноя: Веруй со мною! Слушай со мною Вечное. Это поют петухи…</poem>

Это написано в 1950 году. Учение Андреева о Живой Природе сильно контрастирует с доминировавшим в то время лозунгом «Нам нечего ждать милостей от природы, наша задача — взять их у неё».

Андреев не обожествляет природу. В его творчестве скорее звучит любовь к тихим рекам среднерусской равнины, снегам, укрывающим поля долгими зимами, сосновым борам с их неумолчным шумом и сожаление об утрате современным человеком общего языка с природой.

<poem>…Но меня приняла Россия В свое внутреннее жилье; Чую замыслы потайные И стремленье, и страсть ее…</poem>

В соответствующих главах «Розы Мира» Андреев набрасывает очертания педагогики будущего, открывающей детям возможность необычайно богатого спектра общения с Живой Природой. А пока он учится сам «… Слушать то, что ещё народ // Сам в себе не осознает».

И наконец в шестом стихотворении главы звучит кредо Андреева: «… Не заговорщик я, не бандит, — Я вестник другого дня…».

В семнадцатой главе «Русских богов» особенно заметно, насколько выпадает Андреев из своего времени, насколько он вообще «вне времени». Меняется интонация, меняется стих, становится простым и светлым; и речь идет и простых и светлых вещах. Все естественное, природное, не сделанное имеет для Андреева особую ценность.

Читатель, уже успевший познакомиться и с демиургом, и с демонами миров возмездья, не удивится и стихотворению «Манику», посвящённое «мелкой нежити», как принято называть её в фольклоре. Только в фольклоре Андреева свой фольклор, и несчастный домовой, которого выжили из избы, для него вовсе не нежить. «Как мало им нужно от нас: // чтоб верили…».

Стихиалям Фальторы, населяющим область лугов и полей, посвящено ещё одно стихотворение цикла. И заходящее солнце, и соловьиная ночь, и серая травка полынь, и дикие гуси — все удостаиваются своих посвящений. В стихотворении «Ирудрана» автор знакомит нас с областью, населенной атмосферными стихиалями; «для них гроза есть творчество, а ураган — полнота их жизни» (РМ, кн. V, гл. 2).

В двадцатом стихотворении цикла Андреев объясняет появление в своем авторском словаре множества новых слов. Слова эти

<poem>…оттуда, где звенят миры других координат соседних с нами.</poem>

Андреев ищет в человеческом языке подобие для слов и имен, звучащих на языке синклита.

В стихотворении «Полёт» Андреев с тоской смотрит на самолет. Что же не так в винтокрылой машине, осуществившей давнюю мечту человечества — полет? Для Андреева — всё не так. Поэт описывает, как преодолевает пространство сущность человека, обращенная в лучистую энергию. Другие крылья расправит человек, осваивая сначала планетарный космос, а затем и пространство метагалактики.

В следующем стихотворении «Орлионтана» Андреев продолжает тему стихиалей и говорит об удивительном слое, населенном душами гор. «Этот слой являет страну воплощенных духов потрясающего величия, подобных царям снежных вершин. <…> Именно просвечивание Орлионтаны сквозь кору трехмерного вещества вызывает то впечатление царственного спокойствия, могущества и лучезарности, которое снежные хребты вызывают в каждом, кто хоть немного способен принимать инспирацию сил трансфизического мира через красоту» (РМ, кн. V, гл. 1).

Завершает главу стихотворение, написанное белым стихом и предрекающее будущее. Поэт вновь говорит о рождении новой на этот раз действительно общемировой религии, о новом завете между духовной вселенной и человеком:

<poem>…Он будет зовущим, этот завет, как пики бора на склоне неба; мудрым, как вековые камни великих народов; устремленным, как белые башни; добрым, как тепло очага; многолюдным, как праздничный гул стадионов, и веселым, как детские игры. Время, не медли!</poem>

Души рек, лесов, гор, воздуха — ещё лучше видны человеку, которого окружают тюремные стены. Само слово «тюрьма» мимоходом мелькнет пару раз в стихах, как досадное мелкое обстоятельство, не стоящее внимания.

Глава восемнадцатая и последняя (не по замыслу, а фактически) «Босиком» отчасти продолжает тему главы семнадцатой. Это снова цикл из 34 стихотворений. Но сначала следует сказать о её названии. Для Андреева хождение босиком (даже на тюремных прогулках) — вовсе не причуда, а способ общения с Великой Стихиалью Земли, возможность лучше ощутить её животворные токи. И в своих долгих пеших странствиях он почти всегда ходил босиком. Если бы не было этих долгих одиноких странствий, вливавших в поэта энергию лесов, лугов, рек, неизвестно, хватило бы сил ЗК Андрееву для творчества. «Ах, как весело разуться в день весенний! // Здравствуй, милая, прохладная земля…». Какая удивительная непосредственность восприятия! Какая погруженность, растворенность в окружающем! Сам Андреев говорил, что «ходить босиком по снегу, это все равно что „пить ногами шампанское“. Поэт с сожалением думает о согражданах, лишивших себя этого богатства ощущений. Шутливо тормошит своего сокамерника:

<poem>Лёвушка! Спрячь боевые медали, К черту дела многоважные брось: Только сегодня апрельские дали По лесу тонкому светят насквозь…</poem>

О боевых наградах упомянуто вскользь. Ордена Отечественной войны I и II степени; медаль „За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945“; медаль „За оборону Ленинграда“ — так воевал историк Лев Львович Раков, как и Андреев, отбывавший 25-летний срок во Владимирской тюрьме. И опять стихотворение, посвящённое стихиалиям — „Арашамф“. На этот раз речь идет о слое, населённом душами лесов. Естественно и органично звучат строки другого стихотворения:

<poem>И воздух, поющий ветрами, И тихо щебечущий колос, И воды, и свищущий пламень Имеют свой явственный голос…</poem>

Мир говорит с поэтом, а поэт говорит с миром. Сколько света, открытого пространства, чисто русской шири в этих словах:

<poem>Как участь эта легка: Уйти от родного порога... Дорога! Птица-дорога! Волнующиеся облака!..</poem>

Восемнадцатая глава — это глава-странствие по русской глубинке, где тропинка идет через лес, поля, выходит к перевозу (стихотворение „На перевозе“), предлагает уютную полянку для привала (стихотворение „Привал“): Поэт слушает разноголосое птичье пение (стихотворение „Птички“), смывает пот во встреченной безымянной речушке и тут же рассказывает о душах рек (стихотворение „Лиурна“), радуется земляничной поляне (стихотворение „Ягодки“), задумывается, глядя на самый прозаичный лопух:

<poem>…И отрадно мне знанье, Что мечта моя будет – в стихе, Дух – в небесном скитанье, Плоть же – в мирном, седом лопухе»</poem>

(стихотворение „Лопух“). И снова простые дорожные впечатления: теленок, гроза и быстрый летний ливень, следы босых ног в пыли не асфальтрованной, живой дороги, отдых на мягком мху после многоверстного перехода, закат солнца… мысли об оправданности бродяжьей судьбы в России, вечер, стадо, входящее в деревню, серпик молодого месяца в вышине и близкая ночь. С низин поднимается туман (стихотворение „В тумане“). Большинство стихотворений этой главы датированы 1950-м годом. С какой же силой должны были впечататься в память человека все эти ощущения, если вокруг него не привольные просторы полей, а стены тюремной камеры? На ночлеге путника застает утренник (вовсе не веселый ребячий праздник, а ранний заморозок). Скоро осень. А вот уже и она, осень, и одно из лучших стихотворений Андреева:

<poem>Осень! Свобода!.. Сухого жнивья кругозор, Осень... Лесов обнажившийся остов... Тешатся ветры крапивою мокрых погостов И опаздывают сроки зорь.

Мёрзлой зарей из-под низкого лба деревень Хмурый огонь промелькнет в притаившихся хатах.. Солнце-Антар леденеет в зловещих закатах И, бездомный, отходит день.

Тракторы смолкли. Ни песен, ни звона косы, Черная, жидкая грязь на бродяжьих дорогах... Дети играют у теплых домашних порогов, И, продрогшие, воют псы.

Родина! Родина! Осень твоя холодна – Трактом пустынным брести через сёла без цели Стынуть под хлопьями ранней октябрьской метели. Я один, как и ты одна.</poem>

Над дорогой порхают, кружат снежинки. В стихотворении „Нивенна“ речь о чудном слое их бытования. „Если при легком морозце тихо падает мягкий снежок, или если деревья и здания стоят, убеленные инеем, бодрая, резвая, почти восторженная радость, которую испытываем мы, свидетельствует о близости дивных стихиалей Нивенны. Белые просторы, безгрешные особою, невыразимой чистотой, — вот что такое Нивенна, страна стихиалей инея, падающего снега, свежего снежного покрова. Резвящиеся в нездешнем веселии, похожем на веселость эльфов, они укрывают возлюбленную землю своей фатой. Почему такая радость жизни пронизывает нас, когда мириады бесшумных белых звезд тихо опускаются вокруг? И почему, когда мы видим леса или городские парки, убеленные инеем, мы испытываем чувство, соединяющее в себе торжественность и легкость, прилив жизненных сил и восхищение, благоговение и детский восторг?“ (РМ, кн. V, гл.2). И, наконец, „Заключение“:

<poem>Вот, бродяжье мое полугодье Завершается в снежной мгле. Не вмещает память угодий, Мной исхоженных на земле…</poem>

Только 23 месяца провел поэт на свободе. Земная жизнь закончилась. Заканчивать свою удивительную книгу ему пришлось уже в другой обстановке. Остались только замысел и краткий очерк того, что должно было быть.

Глава 18. Босиком. Цикл стихотворений[править]

Глава 19. Плаванье к небесному Кремлю[править]

Поэма должна была начинаться реальным плаваньем по русским рекам — мимо пристаней, лугов, лесов, тихих деревень и городов с древними умолкшими церквами. Потом течение поэмы должно было неуловимо сместиться, полуразрушенные церкви оживали, начинался колокольный звон несуществующих на Земле колоколов, переходящий в благовест храмов Небесного Кремля.

Глава 20. Солнечная симфония[править]

Заключительная Симфония должна была выводить за национальные пределы во Всечеловеческое Братство, Всемирную Церковь».

Источники[править]