Постпамять

Постпа́мять (англ. postmemory) — механизм передачи и целенаправленного генерирования травматического знания и материализованного опыта для достижения идеологических целей; явление, описывающее, какое отношение имеют последующие поколения к личным, коллективным и культурным травмам, к изменениям, которым подверглось предыдущее поколение, к тому, что они «помнят» только благодаря историям, образам, поведению людей, среди которых они выросли.

Процесс передачи информации происходит на таком глубоком эмоциональном уровне, что начинают создаваться собственные воспоминания. Таким образом, связь с прошлым в постпамяти образуется не за счет процесса «припоминания», но за счёт вовлечения воображения и проецирования – «разработки», согласно Роберту Лифтону.

Термин

Термин был впервые использован в 1992 году в эссе The Generation of Postmemory профессором Колумбийского университета Марианной Хирш. В своих работах она рассматривает и анализирует жизнь детей, чьи предки были жертвами Холокоста. Приставка «пост» при обозначении особенностей исторической памяти современников означает не только временную отдаленность от исторических событий, но и важнейшую роль эмоциональных механизмов эмпатии при передаче исторической памяти от поколения к поколению.

В ряде работ постпамять рассматривается в контексте разработки направления, обозначаемого как trauma studies (исследования исторической травмы). В рамках данного направления было сформулировано понятие «травмированная память». Этим понятием обозначается память поколений, выживших в исторических катастрофах и конфликтах.

Впоследствии термин «постпамять» появляется в текстах различных книг и работ, описывающих процессы, связанные с исторической памятью.

Постпамять как медиатехнология когнитивной войны

 → Когнитивная война

Концепция травмированной постпамяти стала осознанно применяться после развала СССР для ревизии истории и нацификации народов, вышедших из советской общественно-политической системы. При этом оппоненты советской этической системы, провозгласившей готовность дискутировать об исторических фактах, исповедовали жёсткую приверженность чёрным легендам, курс на радикальную смену общей памяти, разрушение Храма памяти, некоего Священного Завета (терминология Павла Щелина). Ошибкой русских было то, что в обсуждение ошибок они допустили тех, чьим мотивом было — не разобраться, а превратить ошибку в вину, действуя вне принципа историзма, навязать культ самобичевания, культ самоуничтожения, отмечает политический философ Павел Щелин. «Любое предельно важное событие необходимо может быть описано только через язык рассказа, через язык мифологии, особенно когда происходит окончание живого исторического индивидуального опыта и переход в коллективный предельный опыт. Миф — это не синоним лжи. Миф — это способ удержать смысл, когда исчезают носители фактов, и победа становится тогда не прошлым, а вечным, неким настоящим», — считает Щелин.

Институты национальной памяти для конструирования альтернативной истории

С помощью медиатехнологий в постсоветском обществе стали создавать эффект эмоционального потрясения, связанного с возникновением у публики состояния острого сопереживания и внутреннего негодования по поводу трагических событий прошлого. В Восточной Европе этим целенаправленно занимаются институты национальной памяти, внедряющие в массовое сознание травмирующие образы коммунистического прошлого, навязывающие концепции «оккупации», распространяющие русофобию под прикрытием критики Советского Союза. Параллельно конструируются медиаобразы альтернативной истории, противопоставляемой советским и российским официальным версиям, когда легионеры СС и бандиты становятся «борцами за свободу». При этом активно применяются уже медиатехнологии постправды.

Таким образом, дискурс постпамяти направлен на разделение исторических субъектов на противостоящие категории: «нация-преступник», к которой вызывается ненависть, и «нация-жертва», к которой вызывается сочувствие. Как и в технологии постправды, в технологии постпамяти активно применяется прямая ложь и подмена исторических фактов. Идеологически данная технология опирается на концепцию того, что нацистскому режиму противостоял «равнозначный» советский. Народы, которые объявлены «пострадавшими» от обоих, рисуются в роли «двойной жертвы», что предполагает особо трепетное и щадящее отношение к их травмированной памяти и фактическую вседозволенность в любых националистических или откровенно нацистских проявлениях. Главными исполнителями и распространителями технологии «жертвостроительства» выступают институты национальной памяти. Они же настойчиво включают в официальный политический дискурс термин «оккупация», применение которого способно существенно усилить у представителей «нации-жертвы» чувство ненависти к советскому прошлому и к русским как «нации-преступнику».

Новые символы и новые герои

В технологический арсенал политики постпамяти входит конструирование альтернативных, идейно-враждебных советской политике общей исторической памяти политических символов, праздничных дат, официальных ритуалов, пантеонов героев и т. п. Основные установки медиаобработки массового сознания через постправду и постпамять направлены на создание эмоциональных потрясений и чувственных переживаний вместо рационально-логических компонентов мышления и анализ фактов и доказательств.

Исходная схема медийного воздействия включает следующие компоненты:

1. недоверие к доводам и аргументам официальной науки: в приоритете быстрые новости, мемы и клипы в социальных сетях, не предполагающие критической оценки;
2. категорическая неприемлемость рационально обоснованной критики всевозможных мифов и стереотипов массового сознания, распространяемых современными медиа, социальными сетями и даже ангажированными или самоназначенными «экспертами»;
3. пропаганда псевдонаучной информации, лженауки.

Серьезный вред научному подходу к истории наносит использование медийными каналами формата «ток-шоу — дуэли» типа «Суд истории», где споры об истории превращаются в развлекательную и часто скандальную перепалку двух оппонентов, а её итоги подводятся через подсчёта поданных голосов «за» или «против». При этом объективно-научный подход к анализу доводов, приводимых участниками дуэли, подменяется массовым мнением о том, кто произвел на публику наиболее яркое впечатление.

Критика

Профессор кафедры литературы Лейденского университета Эрнст ван Альфен считает, что если исходить из контекста исследований Холокоста, то никакой преемственности между первым и вторым поколением нет. Последующие поколения испытывают чрезвычайно сильный разрыв с прошлым своих родителей и родителей своих родителей. Для тех чрезвычайно важны воспоминания о довоенной жизни где-то в Европе, после которой их родителям пришлось пройти через Аушвиц или другой лагерь смерти. Обычно они уезжали потом в США, Австралию и другие страны — но были травмированы и сохраняли полное молчание о своем опыте Холокоста. По мнению ван Альфена для обозначения феномена намного больше подходит термин «пост-память», или «после память», в два слова.

Также существуют мнения о том, что «постпамять» синонимична категориям «культурная память», «социальная память». Однако постпамять учитывает именно временное измерение различий между поколениями и описывает отношения между ними, что не рассматривается в терминах «культурная память», «социальная память».

Автор книги «Памяти памяти» Мария Степанова придерживается мнения, что выявленный Хирш феномен «постпамяти» на самом деле гораздо шире своей области. Она определяет постпамять как явление, когда рядового человека больше собственной жизни волнует прошлое его родителей. Интерес этот обычно сохраняется на всю жизнь, и происходит это потому, что главное наследство, которое такой человек получает от своих родителей, — их травма. Этой травмой, считает Степанова, страдаем все мы. Опасность этого явления в том, что зараженный «постпамятью» человек с гипертрофированным интересом к давно прошедшему лишён не только будущего, но и настоящего.

Постпамять также рассматривают в качестве инструмента психологической защиты жертвы. Например, показания жертв Холокоста могут быть не историческим источником, а альтернативным видением событий прошлого. Таким образом, постпамять расширяет границы власти жертв, причем жертвы используют эмпирическое знание и не обращают внимания на исторические факты.

В массовой культуре

Элементы постпамяти могут быть обнаружены в произведениях кинематографа, литературы, изобразительного искусства. В российском кинематографе существует отдельный популярный жанр, актуализирующий внимание массового зрителя к исторической и военной тематике — фильмы о Великой Отечественной войне. Война репрезентуется как одно из самых травматичных событий советской истории, и постпамять становится скорее «механизмом передачи травматического знания», формируется эстетика постпамяти, в которой, по мнению Хирш, «доминируют образы потери и скорби».

Феномен постпамяти обнаруживается во многих работах потомков жертв Холокоста. Например, косвенное влияние фрагментов травматического прошлого прослеживается в двухтомном комиксе «Маус» Арта Шпигельмана, рассказывающем о выживании Владека Шпигельмана в Освенциме и его художника-сына, который изображает историю отца, которая как бы отодвигает на второй план его собственную.

Образцы

• Катынский концепт информационной войны
• Голодомор в политике
• Колыма - родина нашего страха

См.также

• Память

Примечания

Одним из источников, использованных при создании данной статьи, является статья из википроекта «Руниверсалис» («Руни», руни.рф) под названием «Постпамять», расположенная по адресу: — «https://руни.рф/index.php/Постпамять» Материал указанной статьи полностью или частично использован в Циклопедии по лицензии CC BY-SA. Всем участникам Руниверсалиса предлагается прочитать «Обращение к участникам Руниверсалиса» основателя Циклопедии и «Почему Циклопедия?».