Слово о полку Игореве

Титульный лист первого издания

Слово о полку Игореве (об ударении в названии см. ниже; др.-рус. Слово о пълку Игоревѣ, Игоря сына Святъславля, внука Ольгова) — один из важнейших памятников древнерусской литературы, созданный на исходе XII века не ранее 1185 года, повествующий о неудачном походе князя Игоря Святославича на половцев и содержащий призыв разобщённым князьям объединиться против врага. Как и большая часть произведений древнерусской книжности, «Слово...» было написано анонимно.

Рукопись

История обнаружения и судьба рукописи

А. И. Мусин-Пушкин

«Слово о полку Игореве» обнародовано историком и собирателем рукописей А. И. Мусиным-Пушкиным, который, по собственному объяснению, приобрёл текст рукописи через своего комиссионера у бывшего архимандрита Спасо-Ярославского монастыря о. Иоиля (Быковского). Однако ряд учёных ставит это объяснение под сомнение: в частности, А. Г. Бобров предположил, что А. И. Мусин-Пушкин, занимавшийся поиском древних рукописей по указу Екатерины II, будучи обер-прокурором Синода, злоупотребил служебным положением и решил присвоить в собственную коллекцию манускрипт из собрания Кирилло-Белозерского монастыря, содержащий «Слово...», а также ряд других рукописей. Манускрипт «Слова...» попал к Мусину-Пушкину не позднее 1792 года (вероятнее всего, зимой 1791-2).

Рукопись, в которую входило «Слово о полку Игореве», представляла собой конволют c механическим соединением текстов разных источников, а именно (помимо «Слова..."):

• «Хронограф» («Книга глаголемая Гранаграфъ») по списку не ранее 1617 г.
• Летопись («Временник»)
• Повесть об Акире Премудром
• Сказание об Индийском царстве
• Девгениево деяние

Вероятно, к позднему списку «Хронографа» XVII в. была присоединена летопись, «Слово..." и три повести по списку XVI в. О. В. Творогов отмечает, что все произведения, вошедшие в конволют, встречаются довольно редко, а повести, вероятно, имели довольно архаичный источник.

Конволют хранился в доме А. И. Мусина-Пушкина и погиб в огне московского пожара в 1812 году вместе с другими ценными рукописями.

Обнародование и публикация

Рукописная копия «Слова...», сделанная для Екатерины II

Вероятные намёки на знакомство со «Словом...» появляются уже в феврале 1792 года, когда в журнале «Зритель» появилась публикация, упоминающая существовавшие на Руси стихотворные поэмы «даже во дни Ярослава сына Владимирова» «в честь ему и детям его». Вероятно, издатель журнала П. А. Плавильщиков не был непосредственно знаком с рукописью, но узнал о существовании «Слова...» из слухов своего ближайшего окружения, в которое входил И. П. Елагин. И. П. Елагин, в свою очередь, в период с апреля по октябрь 1792 упомянул «Слово о полку Игореве» в своём обширном, но незавершённом и неопубликованном труде «Опыт повествования о России».

До публикации были сделаны рукописные копии «Слова...", в частности, до нас дошла копия, сделанная в 1795—1796 гг. для Екатерины II, причём ряд комментариев из екатерининской рукописи, по всей видимости, был оставлен сподвижником Мусина-Пушкина И. Н. Болтиным, скончавшимся в 1792 году (что является ещё одним косвенным свидетельством того, что в 1792 рукопись была уже известна).

В 1797 году поэт М. М. Херасков в примечании к во второму изданию поэмы «Владимир» дал примечание: «Недавно отыскана рукопись под названием „Песнь полку Игореву“, неизвестным писателем сочиненная. Кажется, за многие до нас веки в ней упоминается Баян, российский песнопевец». Это стало первым упоминанием названия «Слова..." в печати. Позже, в октябре того же года, Н. М. Карамзин анонимно в издававшемся в Гамбурге журнале «Spectateur du Nord» написал, что «два года тому назад в наших архивах был обнаружен отрывок из поэмы под названием „Песнь воинам Игоря“» (датировка «два года назад», соответственно, в данном случае была ошибочной). Однако будучи знакомым с текстом, ни прямой, ни косвенной работы над первоначальным изданием «Слова» Карамзин не предпринимал.

Подготовкой и корректурой текста для первой публикации «Слова...» занимались археограф А. Ф. Малиновский, историк и издатель Н. Н. Бантыш-Каменский и сам А. И. Мусин-Пушкин. Из воспоминаний современников можно заключить, что труднее всего Мусину-Пушкину давалось понимание текста, выделение отдельных слов при отсутствии пробелов, и совместная работа редакторов была направлена в первую очередь на совершенствование перевода и комментариев к «Слову».

Первое издание «Слова о полку Игореве» вышло с переводом (без указания авторства) в 1800 году. Оно отличалось обильными ошибками (такими как слитное написание раздельных слов и наоборот) и опечатками в древнерусском тексте, равно как и неправильным его истолкованием в переводе и примечаниях. Отмечается, что в целом в конце XVIII века передача орфографии древних памятников отличалась непоследовательностью.

Бо́льшая часть тиража первого издания «Слова» сгорела вместе с рукописью в Москве в 1812 году.

Утрата оригинальной рукописи и обилие ошибок, сделанных в конце XVIII века, значительно затруднили исследование памятника.

Датировка и место создания

Оригинальный текст «Слова о полку Игореве» был создан в последней четверти XII столетия. Д. С. Лихачёв относит дату создания ко времени непосредственно после описываемого похода 1185 года (аргументацию см. ниже). Иные исследователи могут относить датировку к более поздней дате — до 1198 или 1223 года.

Диалектные черты (об этом далее) позволяют заключить, что изначально памятник создавался на юге Руси, а последнее переписывание в XV—XVI вв. происходило, скорее всего, в псковской зоне.

Иную, отличную от южнорусской, гипотезу выдвинул С. Л. Николаев, согласно которому автор произведения мог быть родом из Торопца и говорил на одном из кривичских говоров южнопсковско-селижаровского ареала. При этом в основу произведения он мог положить отрывки из дружинного эпоса или авторского текста, происходящего из «староукраинского» диалектного региона (подробнее см. ниже).

Предположение о том, что последний переписчик «Слова» был из Пскова, впервые высказал Н. М. Каринский в 1916 году. С. П. Обнорский относил последнего переписчика к Новгороду, однако не следует исключать также севернобелорусскую (полоцкую) зону как возможное место последнего переписывания.

А. А. Зализняк обнаружил сходство характерных диалектных черт «Слова» со Строевским списком Псковской III летописи (вторая половина XVI в.) и Ипатьевской летописью, созданной на юге и позже переписанной на северо-западе Руси в XV в.

Достоверно определить автора «Слова» не представляется возможным.

Поскольку «Слово о полку Игореве» относится к светской литературе, текст произведения не попадал в монастырские библиотеки. Это объясняет, почему памятник дошёл лишь в одном известном списке: точно так же в единственном списке (в Лаврентьевской летописи) сохранилось «Поучение Владимира Мономаха».

Палеографическая характеристика рукописи

Несмотря на то, что рукопись была утеряна, из сравнения четырёх источников — первого издания 1800 года, изготовленной для Екатерины II рукописной копии 1795—1796 гг., выписок А. Ф. Малиновского и Н. М. Карамзина — можно заключить, что рукопись имела следующие характерные особенности:

• отсутствовала буква і (и десятеричное)
• не различались и и й
• предлог и приставка «от» записывались лигатурой ѿ
• в начале слова писалась буква ѡ вместо о
• встречалось (или даже было распространено) написание буквы укъ в виде диграфа оу
• встречались титла и выносные буквы
• переписчик рукописи склонен был заменять е на ѣ — вероятно, потому что не различал эти звуки и считал букву ять более престижной.

Манускрипт был написан на бумаге полууставом.

Теории о фальсификации «Слова»

На протяжении XIX—XX веков неоднократно высказывались теории, провозглашающие «Слово о полку Игореве» подделкой или фальсификацией, сочинённой значительно позже предполагаемой даты — 1185 года. А. А. Зализняк выделяет несколько волн «скептиков».

Чешский филолог Йосеф Добровский, вероятно, познакомился со «Словом» во время пребывания в Москве в 1792 году. Некоторые скептики именно ему приписывают авторство памятника

1. Скептики пушкинской эпохи появились следом за первой публикацией «Слова». В тот период скептики не проводили научных исследований как таковых, но лишь высказывали своё субъективное мнение, комментируя в первую очередь стиль, реже — отдельные слова, употреблённые в тексте.
2. С работами французского профессора Андре Мазона, опубликованными в 1938—1944 гг., связана вторая волна отрицания подлинности «Слова». Согласно Андре Мазону, «Слово о полку Игореве» является подделкой конца XVIII века, созданной непосредственно перед публикацией. Скептики второй волны приписывали авторство текста историкам А. И. Мусину-Пушкину, Н. Н. Бантыш-Каменскому, Мазон позже выдвинул кандидатуру о. Иоиля (Быковского). Выдающийся лингвист Роман Осипович Якобсон в 1948 году опубликовал научное опровержение положений Мазона.
3. В 1960-х советский историк А. А. Зимин вновь выдвинул гипотезу об авторстве Иоиля Быковского. По мнению Зимина, о. Иоиль не пытался сфальсифицировать аутентичный средневековый текст, а создавал стилизованное сочинение на историческую тему, которое А. И. Мусин-Пушкин позже выдал за памятник XII столетия. Концепция Зимина, как и концепция Мазона, замалчивалась в советский период в результате административного запрета. В 1964 году в ходе научной дискуссии концепция была разгромлена научным сообществом СССР, полностью книга Зимина о «Слове» вышла в свет в 2006 году. Против данной концепции, по мнению А. А. Зализняка, свидетельствует тот факт, что фундаментальное исследование имитатором не только языка XII в., но и орфографических, фонетических и морфологических эффектов, отразившихся при переписывании в XV—XVI вв., было бы колоссально трудоёмким и попросту избыточным для всего лишь художественной стилизации.
4. Четвёртая волна, существовавшая в 1970-е — 1990-е гг., связана с работами немецких и австрийских лингвистов — Клауса Троста (приписавшего авторство «Слова» Карамзину), М. Хендлера и Р. Айтцетмюллера. Данные исследователи недостаточно знали русский язык и древнерусские памятники в частности, в связи с чем их аргументы были гадательными и попросту ошибочными.
5. Пятая волна скептицизма связана с трудами американского историка Эдварда Кинана, который считал подлинным автором «Слова» ключевого деятеля Чешского национального возрождения — филолога Йосефа Добровского. Слабость данной теории состоит в том, что все те лексемы, которые Кинан объявляет заимствованными из чешского языка, находят объяснение и в рамках русского. Кроме того, у Добровского были достаточно ограниченные знания о древнерусской грамматике, орфографии, этимологии и диалектологии, а правильные грамматические формы, употреблённые в «Слове», отличаются от тех (ошибочных), что Добровский приводил в составленной им грамматике «Institutiones linguae slavicae dialecti veteris» (1822).

«Скептики» зачастую ссылаются на обилие гапаксов (то есть таких лексем, которые употреблены только в «Слове» и отсутствуют в иных памятниках), однако оно вполне естественно для крупного древнерусского памятника: поскольку в корпусе древнерусской литературы до нас дошла далеко не полная картина лексического состава языка, лексика лишь коротких и стандартных по содержанию текстов может полностью уложиться в известную по иным памятникам. Ряд лексем, а также морфологических и даже синтаксических особенностей, ранее известных только по «Слову», впоследствии был обнаружен и в других памятниках — в частности, в берестяных грамотах.

Как отмечает А. А. Зализняк, большинство «скептиков» — историки и литературоведы, лингвистов же среди отрицателей подлинности «Слова» всегда было мало; в вопросах языка «скептики» ограничиваются только лексикой, игнорируя прочие аспекты языкознания. Это связано с тем, что нелингвисты не имеют подлинного представления о сложности языкового механизма, о количестве и степени сложности тех правил, которые пришлось бы соблюсти, чтобы получить текст на правильном языке XII столетия, да ещё со следами более позднего переписывания.

Сюжет

Текст «Слова о полку Игореве» начинается со вступления (Не лѣпо ли ны бяшетъ, братiе…), лежащего за пределами основного сюжета. Автор «Слова» вспоминает песнетворца Бояна, который наделяется магическими способностями — в творчестве своём уподобляться волку, орлу и соловью.

Описание собственно похода начинается с солнечного затмения, накрывшего тьмой всё войско Игоря. Несмотря на дурное предзнаменование, Игорь произносит речь перед дружиной, призывая к битве (луце жъ бы потяту быти неже полонену быти — «Лучше убитым быть, чем плененным быть»). Далее Игорь ждёт брата своего Всеволода, Курского князя, который присоединяется к походу со своей дружиной, готовой к бою (а мои ти куряни свѣдоми къмети <…> конець копiя въскръмлени).

Вслед за затмением солнца следуют новые мрачные предзнаменования. Ночная гроза разбудила шумных птиц и зверей (свистъ звѣринъ въста), наверху дерева кличет Див — вероятно, зловещий языческий бог. Половцы устремились к Дону, а Игорь продолжает вести войско, несмотря на продолжающиеся знамения: всё больше проявляет себя зловещая природа, орлы кличут зверей на кости, лисицы ляют на щиты, шумят галки и волки.

«В пятницу утром» (съ заранiя въ пят(ъ)къ) войско Игоря встретилось с половцами: русское войско брало в плен половецких девушек, захватывало золото и ценные ткани. Половецкие ханы Гзак и Кончак отступают, вновь проявляется мотив оборотничества: Гзак изображён бегущим «серым волком». Но на другой день следуют новые предзнаменования: утром небо озарилось кровавыми зорями, с моря шли чёрные грозовые тучи, закрывающие четыре солнца. Половцы обступили русские войска. Всеволод доблестно проявляет себя в битве: камо Туръ поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвѣчивая, тамо лежать поганыя головы половецкыя.

«После побоища Игоря Святославича с половцами». Картина В. М. Васнецова

После этого момента рассказчик начинает повествовать о начале кровавых междоусобиц на Руси: именно долгие княжеские конфликты, по мнению автора, стали причиной последующего поражения в битве. Невиданная доселе сеча длилась три дня, чръна земля подъ копыты костьми была посѣяна, a кpовiю польяна. Игорь отступает, пожалев брата Всеволода, и на третий день к полудню его дружина была разбита. Автор «Слова» здесь вновь осуждает междоусобицы, опустошившие русские земли и ставшие причиной воинских поражений.

Скорбь (Карна и Ж(е)ля) охватили русскую землю. Следует плач русских жён, оплакивающих погибших воинов. Автор обвиняет Игоря и Всеволода в том, что они пробудили раздор, усыплённый их отцом Святославом (лжу убуди которую то бяше успилъ отецъ ихъ), который с победой ходил на половцев. Иноземцы (нѣмци и венедици; греци и морава) поют славу Святославу и корят Игоря, «утопившего обилие на дне Каялы». Игорь оказывается пленён половцами (следует отметить, что именно пленение в XI—XIII вв. считалось самым страшным последствием поражения).

Князь Святослав в Киеве видит «мутный сон», в котором одевали его в погребальный саван на кровати тисовой. Бояре в ответ на рассказ о сне метафорически описывают поражение Игоря и Всеволода, сравнивая их с соколами, которых опуташа въ путины желѣзны.

На третий день померкли два солнца, два багряных столпа и два месяца погрузились в воду, тьма опустилась над рекой Каялой. Половцы, уподобленные выводку гепардов, вторглись на русскую землю, а готские девы, звоня Рускымъ златомъ, празднуют поражение Игоря и месть половцев за кончакова деда, хана Шароканя. Тогда Святослав произнёс «золотое слово» (тогда великiи Святъславъ изрони злато слово слезами смѣшено), в котором обратился к сыновьям Игорю с Всеволодом, а следом и к прочим разобщённым русским князьям, перечисляя всех их победы и поражения, с призывом объединиться против неприятеля и постоять за Русскую землю.

Описав современных князей, автор «Слова» обращается к исторической фигуре Всеслава Брячиславича, которому в произведении приписывается оборотничество (Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше) и колдовские способности, а в конце речи автор вновь сокрушается об ушедшем времени великих князей и несогласии между князьями нынешними. При этом создатель произведения даёт описания князей не исходя из политических предпосылок, а в соответствии с художественными закономерностями развития образов.

Плач Ярославны. Картина В. Г. Перова, изображающая один из самых знаменитых мотивов «Слова»

«Золотому слову» Святослава вторит следующий за ним плач Ярославны, жены Игоря, в Путивле. Вновь возникает языческий мотив оборотничества: Ярославна желает обратиться кукушкой (Полечю <…> зегзицею по Дунаеви) и «утереть кровавые раны» Игорю. Ярославна обращается к ветру (О вѣтрѣ, вѣтрило), Днепру (О Днепре Словутицю) и Солнцу (Свѣтлое и тресвѣтлое слънце). Плач Ярославны, обращающейся к силам природы, одной за другой, симметричен обращению Святослава поочерёдно ко всем русским князьям, отмечает Д. С. Лихачёв.

Игорь бежит из плена, побегу его вторит грозная природа: Прысну море полунощи; идутъ сморци мьглами («идут смерчи тучами»). Бог указывает ему путь в землю Русскую. С Игорем на Русь бежит и половецкий полководец Овлур. Вновь, в третий раз появляется мотив оборотничества: Игорь словно бы обращается в горностая и утку-гоголя (Игорь князь поскочи горнастаемъ к тростiю и бѣлымъ гоголемъ на воду), волка (въ(з)връжеся на бръзъ комонь и скочи съ него босымъ влъкомъ) и сокола, перенимая от последнего и повадки (и полетѣ соколомъ подъ мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку и обѣду и ужинѣ). Овлур также описывается бегущим волком: Коли Игорь соколомъ полетѣ, тогда Влуръ влъкомъ потече.

Далее следует «диалог» князя Игоря с Донцом, в котором Игорь благодарит речку за помощь в побеге и охранявшей его «гоголемъ на водѣ, чайцами на струяхъ, чрьнядьми на ветрѣхъ». Князя преследуют половецкие ханы Гзак и Кончак. Природа помогает Игорю: вороны, сороки и галки замолкли, не выдают бежавшего князя, а дятел своим стуком указывает путь к реке. Гзак обращается к Кончаку, сравнивая Игоря с соколом, возвращающимся в гнездо, предлагает «расстрелять соколёнка золочёными стрелами». Кончак не соглашается и предлагает «опутать соколёнка красною девицей». Гзак, в свою очередь, отвергает и это предложение, утверждая, что не будет у них тогда ни соколёнка, ни красной девицы.

Игорь возвращается на Русскую землю и поклоняется Богородице Пирогощей в Киеве (в храме, находившемся на возвышении, что имеет символический смысл). По всей Руси теперь распространилось ликование. Произведение завершается славой — хвалебной песнью в честь Игоря, Святослава, Владимира Игоревича и дружины. Концовка, как и вступление, лежит за пределами собственно сюжета.

«Слово» с точки зрения литературоведения

После открытия и в XIX веке «Слово о полку Игореве» ошибочно воспринималось как ритмизированная проза, однако произведение является стихотворным и, вероятно, было написано в силлабо-тонической системе, на что указывает регулярное чередование ударных и безударных слогов. По мнению С. Л. Николаева, слогов в строфах было от 5 до 14, а ударений — от 2 до 4. Размеры основной части текста можно разделить на «двухсложный» (свободно чередующиеся хорей, ямб и пиррихий) и «трёхсложный» (свободно чередующиеся дактиль, амфибрахий и трибрахий, редко анапест), причём значительные отрывки текста имеют только один из этих двух размеров, но иногда чередуются небольшие отрывки в разных размерах.

Для «Слова» характерно последовательное возвращение к одним и тем же образам, постепенно обрастающим связями с другими близкими по духу образами. В структуре произведения ни один мотив, ни одно явление не остаётся изолированным или ограниченным конечным набором контекстов. В многочисленных периферийных проявлениях тот или иной образ получает всё менее отчётливое и более смешанное с другими образами выражение, в результате чего образы «Слова» растворяются «в бесконечном калейдоскопе мотивных комбинаций».

Достаточно ярко в «Слове» выражено противопоставление образных пар: звук (упорядоченный) — шум (хаотичный), ясность — замутнённость, тьма — свет.

К характерным особенностям поэтического языка «Слова» можно отнести регулярно встречающийся в тексте синтаксический параллелизм — зеркальное построение соседних предложений, при котором меняются местами субъект (подлежащее) и предикат (сказуемое), например: Комони ржуть за Сулою, звенить слава въ Кыевѣ, трубы трубять въ Новѣградѣ, стоять стязи въ Путивлѣ. Кроме того, автор произведения часто прибегает к эвфоническому повторению звуков.

Датировка «Слова» по данным литературоведения

По мнению Д. С. Лихачёва, «Слово о полку Игореве» создавалось непосредственно после описываемых событий, на что указывает выбор мотива поражения как призыва князьям постоять за Русскую землю, поскольку поражение в Древней Руси часто служило стимулом для подъёма общественного самосознания, начала активных действий и реформ. В таком случае тема поражения в произведении, призывающем к единению, могла быть выбрана только сразу же после описываемого происшествия — как поучение и призыв.

Противоположное мнение высказал Б. М. Гаспаров, относящий создание памятника к началу XIII века. Согласно Гаспарову, поэтико-мифологическое преобразование действительности (в т. ч. реальных деталей) в «Слове» доминирует над информативным повествованием и политико-дидактическими целями. Мифологизация описываемых событий, согласно Б. М. Гаспарову, должна была занять определённое время — таким образом, «Слово» могло быть написано значительно позже описанных событий, но не позднее татаро-монгольского нашествия в 1223 году.

Языческая стихия и христианство в «Слове»

В «Слове о полку Игореве» сочетаются языческая и христианская стихии. В тексте «Слова» сплетаются апокалиптические мотивы, языческий фольклор и древнейшие архаические пласты мифологического сознания.

Язычество и мифологическая основа «Слова»

Языческие мотивы в «Слове о полку Игореве» выражены особенно подробно. К проявлениям дохристианских представлений в «Слове» относятся, в частности, следующие явления:

• Фундаментальный для нарратива мотив оборотничества. Способность перевоплощаться в животных приписывается значительной части упомянутых в «Слове» персонажей. По определению Б. М. Гаспарова, оборотень обладает способностью сверхъестественного покрытия пространственных (например, бегущий из плена Игорь, Всеслав Полоцкий) и временных (вещий Боян) расстояний, а также способностью отделения души от тела, с чем сопряжён мотив смены душой телесной оболочки.
• Упоминание славянских богов — Даждьбога, Велеса и т. д. Как утверждает Д. С. Лихачёв, в «Слове» отражены пережитки религии родового строя, а языческие боги выступают в качестве родоначальников, упомянутые же в тексте произведения герои — их потомки (погибашеть жизнь Даждь-Божа внука; вѣщей Бояне, Велесовь внуче; слово «внукъ» здесь обозначает далёкого потомка). Такое отношение к языческим богам было распространено в раннехристианской Руси: постепенно языческим богам перестали приписывать сверхъестественные качества и начали воспринимать их как простых людей, которых обоготворили потомки. По этой же причине не только языческие боги в тексте «Слова» выступают в качестве родоначальников: князья Ольговичи характеризуются по их предку Олегу, Всеславичи — по Всеславу Полоцкому.

Согласно концепции Б. М. Гаспарова, в «Слове о полку Игореве» значительно выражены черты мифологического повествования.

• В сюжетной схеме произведения, согласно данной концепции, отразился мифологический четырёхдневный цикл гибели/воскресения: попадание князя Игоря в плен в тексте «Слова» поэтически интерпретируется как его смерть, а бегство становится чудесным актом воскресения и символом всеобщего спасения: с возвращением Игоря на Русь весь мир празднует обновление и возвращение к жизни.
  • Примечательно, что Игорь обретает способности оборотня при побеге — то есть обретает способность отделения души от тела после символической гибели.
• В «Слове» реализован мифологический концепт границы между посюсторонним миром (которому соответствует Русь) и потусторонним (который воплощают земли половцев). Границей между мирами оказывается река Каяла. Контраст образов света/тьмы, прозрачного/замутнённого, звука/шума символически выражает контраст между «земным» и «подземным», живым и мертвым, сакральным и профанным миром.
• Солярная символика пронизывает всю структуру «Слова» и также связана с циклом гибели/воскресения. Игорь отождествляется с Солнцем, а его пленение сопряжено с солнечным затмением. Игорь, получивший пророчество в виде затмения, уже не может уклониться от его исполнения и идёт на половцев — таким образом, поведение князя обусловлено мифологическим детерминизмом.
• «Слово» часто обращается к метафорам земледельческого цикла, характерным как для переводной и оригинальной древнерусской литературы, так и для фольклора. В частности, метафоры земледельческого цикла обильно употребляются при описании битвы-гибели (образы сева, жатвы, молотьбы), причём новые поражения осмысляются в произведении как всходы зла, посеянного предыдущими князьями.
• Битва сравнивается со свадебным пиром (Ту кроваваго вина недоста; ту пиръ докончаша храбрiи Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую).

Таким образом, реальные события, лёгшие в основу «Слова», осмысляются через мифологические мотивы и обретают таким образом дополнительное значение, а логика мифа подчиняет себе логику повествования: именно миф диктует отбор описываемых событий, последовательность появления и способ их презентации в тексте. Мифологизированные элементы не существуют по отдельности, но вступают между собой в многообразные связи: границы между мифологемами стираются, появляются новые контаминации мифов, образуется единая сеть из их калейдоскопических сочетаний и отношений, покрывающая всё произведение.

Христианские мотивы в «Слове»

Достаточно подробно в тексте «Слова» отражены и христианские мотивы. К таковым можно отнести:

• Возвращение Игоря и его победа над смертью осмысляются как знак спасения христианского мира.
• По мнению Б. М. Гаспарова, в возвращении Игоря отражён также сюжет о блудном сыне.
• Христианские ассоциации имеет образ князя — светящего Солнца.
• Формула «свѣтлое и тресвѣтлое слънце», с которой обращается Ярославна, восходит к Шестодневу.
• Образы играющего Бояна (абы ты сiа плъкы ущекоталъ, скача славiю по мыслену древу) связаны, по Р. О. Якобсону, с описанием во Второй Книге Царств ликования царя Давида («скачуще, играюще»). Б. М. Гаспаров также обнаружил сходство с пением царя Давида в Псалме 107 (по греческому тексту).
• Вода в реке, у которой происходит битва, сравниваемая со свадебным пиром, уподобляется вину. Согласно Б. М. Гаспарову, этот момент является антитезой евангельской притче о превращении Иисусом воды в вино на свадьбе в Кане Галилейской.

Согласно Б. М. Гаспарову, языческая и христианская символика (также уходящая корнями в дохристианскую мифологию) в «Слове о полку Игореве» соединяются в «поливалентное и многозначное мифологическое целое», а разные планы символического осмысления сюжета сосуществуют вместе, образуя единый комплекс, различные аспекты которого могут быть поняты только в единстве друг с другом.

Композиция «Слова»

Б. М. Гаспаров предложил следующую схему композиционной структуры «Слова о полку Игореве»:

M/E — І/E — ІІ/E — C(E-R) — D — II/R — I/R — M/R

• M — «маргинальные» части композиции: вступление и кода
• I и II — два тематических комплекса: первому соответствуют описание похода-поражения в начале и побега в конце; во второй входит комментарий, в свою очередь разделяющийся на поучение и плач
• С — кульминация (сон Святослава и ответ бояр)
• D — отступление («золотое слово»)
• E и R — экспозиция и реприза (в которых также обнаруживается зеркальная симметрия между соотнесёнными частями: все разделы одной части экспозиции имеют перекрёстную соотнесённость со всеми разделами соответствующей части репризы).

Такая композиция, по мнению Б. М. Гаспарова, символически отражает мифологическую цикличность гибели и спасения, уход в потусторонний мир и возвращение в мир живых. Данное построение оказывает влияние на последовательность изложения эпизодов, порой подчиняя её требованиям конструктивной симметрии. Заложенный в «Слове» многоуровневый символизм и усложнённое построение, манифестирующее своей структурой мифологическую идею, Б. М. Гаспаров сравнивает с принципами музыкальной композиции.

Жанровая специфика

В момент создания «Слово о полку Игореве» в жанровом плане было, скорее всего, уникальным. Науке неизвестны другие подобные древнерусские произведения XII столетия.

Исследователь «Слова», выдающийся филолог Д. С. Лихачёв

По мнению Д. С. Лихачёва, жанровая и стилевая уникальность «Слова о полку Игореве» может быть связана с тем, что в домонгольский период жанровые признаки оригинальных (не переводных) древнерусских произведений ещё не успели созреть. При этом Лихачёв не исключает, что другие подобные произведения того периода могли быть утрачены.

В «Слове» письменная традиция вступила в связь с устной поэзией, чем и была обусловлена неопределённость жанровой природы памятника. Сильная зависимость от фольклорной стихии стала важной особенностью «Слова о полку Игореве», но при этом произведение само по себе является сугубо книжным, литературным, поскольку народная поэзия не допускает смешения жанров. В «Слове», по мнению Д. С. Лихачёва, «мы имеем ещё не сложившийся окончательно новый для русской литературы жанр, жанр нарождающийся, близкий к ораторским произведениям, с одной стороны, и к плачам и славам народной поэзии — с другой».

Как отмечено выше, с фольклором «Слово о полку Игореве» сближают прежде всего народные жанры плача и славы, инкорпорированные в текст памятника. По всей видимости, эти жанры были широко распространены и упоминаются в летописях XII—XIII вв. Именно обращение к таким эмоционально противоположным жанрам даёт «Слову» обширный диапазон чувств и настроений, а их сочетание и противопоставление обособляет «Слово» от фольклора, в котором каждый жанр был строго обособлен, а произведения в нём подчинены какому-то одному настроению.

Д. С. Лихачёв обнаружил в тексте «Слова» упоминания по меньшей мере пяти плачей, в произведении приведены собственно тексты двух из них (плач жён русских воинов и наиболее яркий — плач Ярославны, который автор приводит либо сочиняет в тех выражениях, которые могли ей принадлежать). Помимо того, автор использует лирические восклицания, характерные для жанра плача («О руская земле! уже за шеломянемъ еси», «а Игорева храбраго плъку не крѣсити», etc.). Близким к жанру плача Лихачёв считает и «золотое слово» Святослава.

Славы также несколько раз упомянуты в тексте. Текст произведения начинается с упоминания слав, которые пел Боян, и завершается славой Игорю, Всеволоду, Владимиру и дружине. Присущие жанру славы фразы использует автор текста при обращении к князьям («Княже Игорю! не мало ти величiя»), вкладывает в уста Игорю в диалоге с Донцом («о Донче! не мало ти величия»).

Сочетание плача и славы было воспринято древнерусской литературой: в последующие века появились и другие произведения, следующие этой формуле — среди них примечательна, в частности, «Задонщина», включающая обширные цитаты из «Слова о полку Игореве».

Черты средневековой литературы в «Слове»

По мнению Р. О. Якобсона, в «Слове» отразились характерные черты эпических произведений XII—XIII вв.: зачастую текст лишь намекает на те факты, которые представляются автору хорошо известными для читателя, вместо того, чтобы подробно о них рассказывать. Пространственная, временная и тематическая насыщенность произведения дополняется контрастирующим сочетанием стихий: устной и письменной, секулярной и клеркиальной, христианской и полу-языческой.

В произведении обнаруживаются определённое сходство с европейским героическим эпосом позднего средневековья («Песнь о Роланде», «Песнь о моём Сиде») — в частности, общим оказывается «монументально-исторический стиль», для которого характерны широта границ пространства и времени и лёгкость передвижения в них, значительность поднимаемых тем и их историческая прикреплённость. Однако если произведения героического эпоса посвящены отдалённому, обросшему легендами прошлому, то «Слово», обращающееся к описанию настоящего (или недавнего прошлого), отличается приближением к реальности, бо́льшей конкретизацией и детализацией описаний. От героического эпоса «Слово» отличает и большая сжатость повествования, сложность поэтической формы, насыщенность текста символизмом и переплетениями образов. Б. М. Гаспаров обнаруживает в этих чертах сходство с Провансальской поэзией трубадуров, а в переработке мифологических мотивов в христианскую эпоху — сходство с Младшей Эддой. Таким образом, «Слово о полку Игореве», будучи жанрово уникальным, вписывается в характеристики средневековой литературы своего времени.

Как доказал Д. С. Лихачёв, в своей литературной природе «Слово о полку Игореве» несёт черты, специфические для русского средневековья. В частности, описания природы в «Слове» полностью вписываются в традицию древнерусской книжности: природа никогда не даётся в статичных картинах, она динамична и отражает действия людей: события природы параллельны событиям жизни персонажей.

Связь «Слова» с устной традицией

Автор «Слова» ощущает себя говорящим, а не пишущим, своих читателей — слушателями. Д. С. Лихачёв отмечает, что такая зависимость от устной традиции речевых выступлений в целом характерна для древнерусской литературы.

Б. М. Гаспаров предположил, что первоначальной формой бытования «Слова» было именно устное исполнение, а через относительно короткое время текст был записан либо самим автором, либо кем-то другим. Сложная композиция произведения и изощрённый параллелизм фрагментов произведения, в свою очередь, свидетельствует о том, что «Слово» не было создано спонтанно, в процессе исполнения, но формировалось со знанием повествования по памяти и, имея устойчивую стихотворную базу (без которой невозможна была бы сложная организация текста), допускало некоторую вариативность отдельных фрагментов. При этом, несмотря на предполагаемое изначально устное существование, «Слово о полку Игореве» нельзя считать фольклорным текстом, поскольку, наряду с народными и мифологическими источниками, произведение отсылает и к памятникам книжности. Кроме того, длительная традиция фольклорного воспроизведения «Слова» неизбежно нарушила бы структурную целостность произведения и исказила исторические детали, точно переданные в тексте.

«Слово» с точки зрения лингвистики

Как убедительно доказал А. А. Зализняк, «Слово о полку Игореве» написано на правильном древнерусском языке южной части восточнославянской зоны конца XII столетия, на который наложены орфографические, фонетические и морфологические черты старорусского языка XV—XVI вв. в целом и его северо-западного (вероятнее всего, псковского) диалекта в частности. Ниже перечислены как характерные особенности оригинального древнерусского текста, так и эффекты, появившиеся при последнем переписывании в XV—XVI вв.

Черты древнерусского языка XII в.

• Употребление форм двойственного числа соответствует морфологическим и синтаксическим нормам XII в., а немногие отклонения аналогичны тем, что встречаются в других памятниках.
• Все энклитики (кроме еси) расположены в строгом соответствии с законом Вакернагеля — утраченном в современном русском, но сохраняющимся в инославянских языках (в частности, в чешском) правиле употребления энклитик в конце первой тактовой группы фразы (чаще всего — после первого полноударного слова) в строгом порядке в зависимости от их ранга (при этом ранги в каждом языке отличаются). Распределение по рангам в древнерусском языке таково:

Номер ранга	Энклитики, встречающиеся в тексте «Слова»
1	же (жь)
2	ли
3	бо
4	ти (частица)
5	бы
6	местоимения дательного падежа ми, ти, ны
7	местоимения винительного падежа мя, ся
8	связки еси, есвѣ, еста

Примеры употребления: Боянъ бо вѣщiй; Тяжко ти головы, кромѣ плечю; Аже бы ты былъ; Оба есвѣ Святъславличя; Луце жъ бы потяту быти; Начати же ся тъй пѣсни; Мало ли ти бяшетъ.

Что же касается употребления выбивающегося из закона употребления энклитики еси в конструкции «О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую; ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли носады до плъку Кобякова» (здесь энклитика избыточна с местоимением ты), то в данном случае местоимение скорее всего было добавлено переписчиком и отсутствовало в оригинале. Без него закон Вакернагеля соблюдается в тексте «Слова» полностью.

• Частое употребление энклитики ся в препозиции относительно глагола в «Слове о полку Игореве» соответствует узусу светских памятников XI—XII вв. и резко отличается от всех церковнославянских текстов, а также светских памятников, созданных позднее: препозиция ся встречалась в светских памятниках XII в. гораздо чаще, чем в другие века, и была нехарактерна для церковной литературы. Примеры: в конструкции А чи диво ся, братiе, стару помолодити зарегистрирован редчайший случай дистантной препозиции энклитики ся, а во фразе «Вежи ся Половецкiи подвизашася» ся употреблено в конструкции «существительное + согласованное с ним прилагательное» — правильный, но исчезающе редкий случай употребления (второе ся появилось при переписывании — распространённая ошибка писцов XV—XVI вв., когда закон Вакернагеля ещё не исчез окончательно, а требование постпозиции ся как в современном русском ещё окончательно не закрепилось).

Академик А. А. Зализняк — автор фундаментальных трудов по языку «Слова»

• Релятивизатор то («уже лжу убуди, которую то бяше успилъ отецъ ихъ»). Редкое, но характерное именно для древнерусского употребление.
• Верное употребление всех временных форм глагола (аорист, имперфект, перфект, плюсквамперфект).
• Употребление имперфекта совершенного вида («Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедѣй: которыи дотечаше, та преди пѣс[н]ь пояше»). Имперфект совершенного вида употреблялся только в южной части восточнославянской зоны и отмирал в древнерусском прежде имперфекта несовершенного вида. После XIII в. имперфект совершенного вида почти не употреблялся, а позднее XV в. никто не мог употребить такую форму правильно по смыслу, сохраняя информацию о неоднократности действия. Переписчики тех веков не понимали значения этих форм.
• Употребление как аориста, так и перфекта 2 лица единственного числа (в Древней Руси для различения омонимичных форм аориста 2 и 3 лица было распространено употребление перфекта на месте аориста 2 л. ед. ч., при этом исконная форма аориста стала исчезающе редкой). Примеры употребления аориста: «Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѣ вои, въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже, тугою имъ тули затче?»; перфекта: «О Днепре Словутицю! ты пробилъ еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую; ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли носады до плъку Кобякова».
• Верное употребление форм второй палатализации, которые позже были утрачены в русском языке под влиянием псковско-новгородского диалекта (на рѣцѣ, при Олзѣ, влъци, стязи, на жестоцѣмъ, etc.).
• Естественное и корректное употребление полногласных и неполногласных сочетаний (у слов, имеющих южнославянское соответствие — варьирование: храбрыи — хороброе, врани — воронъ, на забралѣ — на заборолѣ; в словах, не имеющих южнославянского аналога — только полногласные формы: дорогами, узорочьи, шеломянемъ). При этом выбор определённой формы обусловлен зачастую экстралингвистически: неполногласные формы чаще употребляются для описания положительных ситуаций, действий и явлений (страны ради, гради весели), полногласные — отрицательных персонажей, явлений, ситуаций (уныли голоси; Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѣ, ни тебѣ чръный воронъ). Иначе выбор варианта может быть обусловлен эвфонией или звукоподражанием (врани граяхуть; въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо).
• Корректное построение сложнейшей системы словоформ с правильными чередованиями звуков (растѣкашется — дотечаше).
• Соблюдены характерные особенности древнерусского синтаксиса: «по замышлению Бояню» (а не Бояна), «забывъ чти и живота» (а не «честь и животъ»); «не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури» (именно рыкаютъ, а не рыкаетъ).
• Полная аутентичность лексического уровня. Исконное древнерусское употребление тех слов, облик которых впоследствии изменился в русском языке (галица, чайца, лжа, вихръ, сквозѣ). Аутентична древнерусская семантика тех лексем, которые со временем изменили значение, например: полкъ (поход), былина (действительное событие, быль), жадный (жаждущий), жалоба (горе), жалость (страстное желание), жестокий (крепкий, сильный), жизнь (достояние, богатство), жиръ (богатство, изобилие), задний (последний по времени), крамола (междоусобица), на судъ (на смерть), щекотать (петь), etc.

Атипичные черты в «Слове»

В то же самое время «Слово о полку Игореве» содержит ряд черт, не характерных для других памятников XII в. К таковым относятся:

• Бессоюзие — индивидуальная особенность языка «Слова», нехарактерная для древнерусской книжности и позже отразившаяся в «Задонщине». Тем не менее стилистическая склонность автора «Слова» к избеганию сочинительных союзов не является совершенно исключительной: в частности, подобное бессоюзие было обнаружено во фрагменте «Поучения Владимира Мономаха».
• Употребление предлога перед названиями городов в местном падеже: въ Кыевѣ, въ Новѣградѣ, въ Путивлъ, въ Черниговѣ. Древнейшим было беспредложное употребление таких словоформ. Новая же модель с предлогом появляется в последней четверти XII в., что объясняет их появление в «Слове». При этом часть таких предлогов, как предполагает А. А. Зализняк, могла быть добавлена переписчиком.
• Имена собственные в родительном падеже Игоря и Ольга, дублирующие прилагательные Игоревѣ и Олговы в конструкциях «о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславлича» и «плъци Олговы, Ольга Святъславлича». Обычно в древнерусских текстах встречается сочетание притяжательного прилагательного от первого члена и генитива второго члена, причём в тексте «Слова» присутствует и правильное употребление такой конструкции: «за раны Игоревы буего Святъславлича». Неправильные же формы могут быть авторской задумкой древнего создателя «Слова» — образовывать эпический повтор или уточнения, выделяющие персонажей, но также они могли стать результатом подгонки переписчиком под современный для XV—XVI вв. способ передачи данного смысла — при помощи только лишь генитивов.

Черты XV—XVI вв.

Переписчик «Слова о полку Игореве», как это всегда случалось при переписывании более древних текстов, постепенно, по причине нарастания усталости и утраты внимания, допускал незначительные отклонения от написания оригинала — чаще всего в сторону живого языка. Таким образом, во второй половине списка отклонений от норм XII в. становилось всё больше. В тексте памятника отражены следующие черты, характерные для книжности XV—XVI вв.:

• Употребление редуцированных гласных в «Слове» соответствует практике XV—XVI вв.
• Помимо этимологически верных сочетаний с заднеязычными гы, кы, хы широко представлены современные для XV—XVI вв. варианты ки, ги, хи.
• Отражены мелкие фонетические явления старорусского периода (половецкый (с ц), рѣтко (с т), взыдоша (с ы), итти (с тт).
• В тексте представлено второе южнославянское влияние:
  • в сочетаниях «редуцированный + r/l между согласными» преобладают формы плъкъ, влъкъ, бръзый, пръвый, чрьленъ вместо исконно древнерусских пълкъ, вълкъ, etc.
  • ь вместо ъ на конце слова: умь, Велесовь, etc.
  • а вместо я после гласной: сiа, вѣщiа, копiа, граахуть, etc.
  • жд вместо ж: вижду, прихождаху
• На уровне морфологии:
  • часты случаи смешения форм именительного падежа мн. числа муж. рода и винительного падежа мн. числа муж. рода (И. мн. шеломы, сѣрыи; В. мн. хлъми).
  • в именительном и винительном падежах мн. числа жен. рода мягкого склонения (с основой на *-ja) господствует новое окончание -и вместо -ѣ: лисици, галици, зори, вежи, etc.
  • в местном падеже ед. числа мягкого склонения (основы на *-ja, *-jo) часто употребляется новое окончание -ѣ вместо -и: въ Путивлѣ, въ полѣ, въ гридницѣ, etc.
  • употребляются несогласованные причастия (деепричастия): звоня, имѣя, побарая.
  • в форме шеломянемъ — аналогическое -ян- на месте исконного -ен-.
  • переписчик допускает нарушения в использовании двойственного числа.
  • утрата семантического различия между аористом и перфектом: въсплескала (перфект) лебедиными крылы на синѣмъ море; плещучи убуди (аорист) жирня времена, как следствие — более частое употребление перфекта.

Диалектные черты

Число диалектизмов в «Слове о полку Игореве» сравнительно невелико. Значительное число диалектных форм в «Слове» относится к фонетике и морфологии (выбору окончаний склонения и спряжения); подобные диалектизмы на поверхностных уровнях языка обыкновенно принадлежат последнему переписчику, что позволяет более-менее определённо судить о месте последнего переписывания «Слова». Эти диалектизмы позволяют заключить, что памятник последний раз переписывался в северо-западной части восточнославянской зоны, употреблённые формы указывают в первую очередь на зону псковских диалектов, но многие из них характерны также для новгородской и севернобелорусской (полоцкой) зоны. К таковым чертам относятся следующие:

• Черты западной половины восточнославянской территории:
  • Неразличение твёрдого и мягкого р (хорюговь, крычатъ, рыскаше — дорискаше).
  • Формы склонения местоимения тот по парадигме местоименных прилагательных: именительный падеж ед. числа муж. рода тъй, именительный мн. числа муж. рода тiи, винительный мн. числа муж. рода тыя.
• Северо-западные черты:
  • Неразличение ц и ч: Словутицю, луце (лучше), лучи (луки), сыновчя, Галичкы; Русичи —Русици.
  • Переход [вл'] → [л']: чрьленыи, чръленыи.
  • Неразличение ѣ и е (без фонетического смешения ѣ с и): поскепаны, по резанѣ, летая, дремлетъ, но зелѣну, помъркоста, лебедѣй, колебание на вѣтрехъ — на ветрѣхъ, etc.
  • Утрата мягкости [с'] в энклитике ся: връжеса.
  • Отвердение ц: сулицы, иноходьцы.
• Новгородско-псковские черты:
  • Окончание -ѣ родительного падежа ед. числа жен. рода твёрдого склонения (на *-a): из дѣдней славѣ; ищучи себе чти, а князю славѣ (вместо славы).
  • Флексия -ѣ именительного падежа мн. числа муж. рода: брезѣ, внуце(= внуцѣ) (вместо бреги, внуки).
  • Флексия -а именительного и винительного падежа двойственного числа среднего рода: два солнца, ваю храбрая сердца (вместо солнци, сердци).
  • Императив 1 лица мн.числа на -ме: мужаимѣся (вместо мужаимъся).
• Преимущественно псковские черты:
  • Неразличение ш и с: шизыи (сизый) — черта могла встречаться также в новгородской и севернобелорусской зоне.
  • Флексия -ы дательного падежа ед. числа жен. рода твёрдого склонения (на *-a): ти головы кромѣ плечю (вместо головѣ).
  • Флексия -и дательного падежа ед. числа жен. рода твёрдого склонения (на *-a): по Сули (вместо по Сулѣ).
  • Флексия -ы именительного и винительного падежа мн. числа сред. рода: озеры (вместо озера).
  • Совпадение флексий -и родительного падежа ед. числа жен. рода и дательного-местного падежей ед. числа жен. рода мягкого склонения (основа на *ja): земли в Р. ед. (вместо землѣ) и в Д. ед. (правильная форма), Д. ед. Софiи, Богородици (правильные формы), Р. ед. Софеи (вместо Софiѣ).
  • Флексия -ыи родительного падежа ед. числа жен. рода адъективного склонения: которыи, Половецкыи, Рускыи.

Следует отметить, что характерные псковские черты всё же не являются абсолютно эксклюзивными для псковской диалектной зоны, многие из них могли встречаться также в полоцких и новгородских говорах.

Что же касается диалектных черт оригинального текста XII в., то их в тексте «Слова» немного. Древнейшие диалектные черты отпечатываются на более глубоких уровнях языка — они могут относиться к особенностям семантики лексем или грамматических единиц. К числу таких диалектных черт в «Слове» относится упомянутое выше употребление имперфектов совершенного вида, характерное для южной части восточнославянской зоны.

Диалектная лексика

Оценка диалектной принадлежности лексики не может быть абсолютно надёжной, поскольку доподлинно неизвестно, какие лексемы были общеупотребительными в древнерусском языке XII в., но с тех пор могли выйти из употребления в некоторых ареалах. Как утверждает С. Л. Николаев, в «Слове о полку Игореве» представлены две группы диалектной лексики: преобладающая в большей части текста юго-западная (юго-западные русские, украинские и белорусские говоры), составляющая 10 % лексем, и преобладающая в отдельных фрагментах северная (соответствующая зонам Псковской и Новгородской земель), составляющая 2,9 % лексем. При этом в «Слове» полностью отсутствуют слова, специфичные для восточнорусской (владимиро-поволжская, ростово-суздальская) и юго-восточнорусской (рязанская, верхнедонская) зон.

Севернорусская диалектная лексика сконцентрирована, в частности, в «плаче русских женщин»: потрепати (воспользоваться), жирьна. Северные диалектные лексемы, по С. Л. Николаеву, активно употребляются в самом начале «Слова» (трудныхъ повѣстiй, лѣпо, etc) и его конце (опутаевѣ, чайца, etc.).

К юго-западной лексике предположительно относятся многочисленные распределённые по тексту лексемы: жалощами, гримлють, поскепаны, вельми, чрьленъ, etc., etc.

25 % диалектных параллелей в лексике «Слова» было обнаружено в брянских говорах, однако особенно среди юго-западных диалектизмов «Слова» велико число таких лексем, которые обнаруживаются в говорах современного украинского языка. Исходя из этого С. Л. Николаев выдвигает предположение, что изначальный автор «Слова», родным для которого был один из кривичских говоров южнопсковско-селижаровского ареала (в котором зарегистрированы формы второй палатализации, в отличие от севернопсковского), мог вплести в «Слово» отрывки из дружинного эпоса или авторского текста родом из «староукраинского» региона, заменяя при этом «староукраинскую» морфологию на «южнопсковско-селижаровскую» и избегая родных (севернорусских) диалектизмов. При этом части произведения были написаны на родном диалекте автора, что объясняет отсутствие в них южнорусских диалектных лексем.

Акцентология

В древнерусских текстах главной ритмической единицей являлась не отдельная лексема, а «фонетическое слово», способное включать несколько лексем. Восстановление ударений в «Слове о полку Игореве» является проблематичной задачей, которой занимались различные исследователи (наиболее примечательны труды В. В. Колесова, С. Л. Николаева).

Система ударений в «Слове», по С. Л. Николаеву, содержит черты как западного (кривичского), так и юго-западного древнерусских ареалов. К характерным особенностям ударения в «Слове» относятся:

• Рецессивное ударение в окончаниях -ого/-его, -ому/-ему, -ои/-еи и в личных местоимениях мь́нѣ, те́бе, те́бѣ/то́бѣ, се́бе, се́бѣ/со́бѣ, и́мъ, и́хъ.
• Неподвижное ударение на основе у притяжательных местоимений: сво́его, сво́еи, сво́имь, сво́ею, сво́и.
• Неподвижное ударение на основе у глаголов бы́ти (е́си, е́ста, е́све) и пѣ́ти (по́ють, имперфект по́яше).
• Накоренное ударение в глаголах с приставками: наво́дити, убу́ди, убу́диста, въсту́пила, засту́пивъ, поле́тѣти, зале́тѣло, притре́па, etc.
• Накоренное ударение действительных причастий: ско́ча, ме́ча.
• Предконечное ударение глаголов 2 лица ед. числа: може́ши.
• Ударение на втором слоге многосложных энклитических комплексов с доминантным первым членом: у́же но: уже́ бо, уже́ не за; а́ще, но: аще́ и, аще́ за; сво́ю, но: свою́ же.
• Ударение на последнем слоге формы-энклиномена перед энклитиками: се́го, но: сего́ же; та́ко, но: тако́ ли.

Перечень содержит отдельные характерные особенности и не претендует на завершённость.

Что касается вопроса об ударении в самом названии памятника, традиционным здесь является вариант «Сло́во о пълку́ И́гореве», однако В. В. Колесов в акцентологической реконструкции предложил вариант «Сло́во о пъ́лку И́гореве», с ударением на корне в слове «о полку». Согласно аргументации В. В. Колесова, лексема пълкъ, вероятно, заимствована из германских языков, а потому должна сохранять ударение на корне в косвенных падежах.

Связь «Слова» с другими памятниками древнерусской книжности

Геннадиевская Библия

«Слово о полку Игореве» содержит ряд параллелей с более ранними произведениями древнерусской книжности: например, фраза «Тогда великiй Святъславъ изрони злато слово» имеет аналогию в «Повести об Акире Премудром», переведённой на древнерусский в XI-XII вв.: «изронить слово, а послѣ каеться». Фраза «На ниче ся годины обратиша» имеет параллель в «Чудесах Николы» (также XI—XII вв.): «вънезапоу тоуча и вѣтръ великъ приде и обрати корабль на нице, и идохъ на дьно морь».

В свою очередь, уже с XIII века появляются произведения, имеющие параллели со «Словом о полку Игореве». Так, фраза «Летая умомъ подъ облакы» связывается с фрагментом «Моления Даниила Заточника»: «умом лѣтая аки пчела». Фраза «А Половци неготовами дорогами побѣгоша къ Дону Великому» имеет параллель в «Слове похвальном Фомы» в XV в: «Побѣжимъ неготовыми дорогами».

Апостол 1307 года содержит целую фразу, процитированную из «Слова», ср.: «Тогда при Олзѣ Гориславличи сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждь-Божа внука, въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомь скратишась» и Апостол: «При сих князех сеяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, въ князех которы, и веци скоротишася человеком».

Параллель со «Словом» была предложена даже в Геннадиевском своде Библии 1499 года — первом церковнославянском переводе всех книг Ветхого и Нового Заветов, — ср. фразу «Слова»: «Стукну земля, въшумѣ трава» и Геннадиевской Библии: «и вшюмѣ земля».

Помимо собственно литературы, подобные параллели были обнаружены и в русском, украинском и белорусском фольклоре, ср.: «Си ночь съ вечера одѣвах<у>т<ь> мя, рече, чръною паполомою на кроваты тисовъ» и фрагмент онежской былины: «Пожалуй со мною опочинуться/На ту на кроватку на тисовую»; также: «Что ми шумить, что ми звенить?» и галицкая народная песня: «Ой чо жь ты шумишь, ой чо жь ты звенишь».

«Слово» и «Задонщина»

 → «Слово о полку Игореве» и «Задонщина»

Текст Задонщины копирует значительные фрагменты «Слова», причём в каждом из дошедших до нас списков «Задонщины» содержатся разные фрагменты, имеющие параллели со «Словом». Обилие параллелей создало почву для теорий о первичности «Задонщины», на основе которой неизвестный фальсификатор и создал «Слово о полку Игореве». Современная наука отвергает данную гипотезу как несостоятельную: сначала О. В. Творогов в 1960-х, а затем А. А. Зализняк в начале XXI века доказали первичность текста «Слова о полку Игореве». Более подробному рассмотрению аргументов посвящена отдельная статья. Здесь отметим кратко несколько характерных примеров, свидетельствующих о вторичности текста «Задонщины»:

• Тексты «Слова» и «Задонщины» можно условно разделить на параллельные (то есть имеющие аналоги между двумя произведениями) и независимые (не имеющие таковых, совершенно оригинальные) части. При сравнении параллельных и независимых частей между собой обнаруживается монолитность «Слова», тогда как в отношении «Задонщины» данные лингвистики, текстологии и литературоведении позволяют констатировать различие между её параллельной и независимой частями.
• При механическом копировании фрагментов «Слова» оказалась заимствована и тональность фрагментов первоисточника, что создало ляпсусы, проявившиеся в перенесении средств выразительности с положительных персонажей на отрицательные и наоборот. Так, в некоторых фрагментах автор «Задонщины» эмоционально оказывается на стороне татар и Мамая.
• Аналогично при копировании изначально корректного фрагмента «Слова», описывающего Днепр, на описание Дона появлялся географическая несуразность: о тихо текущей по равнине реке Дон сказано: прорыла еси ты каменные горы.
• При перенесении фрагментов «Слова» в «Задонщине» не раз образовывались бессмысленные конструкции вследствие непонимания исходного текста. Так, имя языческого божества Дивъ (Дивъ кличетъ връху древа: велитъ послушати земли незнаемѣ; Уже връжеса Дивь на землю) было заменено на лишённое смысла диво (Кликнуло диво в Рускои земли, велит послушати <р>озънымъ землям; Уже веръжено диво на землю). Имя же вещего Бояна в списках «Слова» правильно употреблено всего один раз и в одном только списке, все списки «Задонщины» здесь изобилуют абсурдными искажениями: вещи буиныи, похвалим вѣща боинаго, тот боюн, похвалим вещанного боярина, тот боярин, восхвалимь вѣщаго гобояна.

Д. С. Лихачёв также отметил: признаки подражательности обильны в «Задонщине» и отсутствуют в «Слове о полку Игореве».

«Слово» после обнаружения и в современной культуре

В конце XVIII века «Слово о полку Игореве» рассматривалось прежде всего в связи с фольклорной традицией. Н. М. Карамзин, объявляя о находке памятника в 1797 году, ставил его в один ряд «с лучшими отрывками Оссиана». «Дух Оссианов» был отмечен и в предисловии первого издания «Слова». По иронии, поэмы, приписывавшиеся в XVIII веке кельтскому барду Оссиану, оказались мистификацией.

Н. М. Карамзин, В. Г. Белинский и А. С. Пушкин относили «Слово» к народной поэзии

Русский писатель и историк литературы В. Т. Плаксин в 1832 году включил «Слово о полку Игореве» в корпус народной поэзии. С народной традицией связывал «Слово» и А. С. Пушкин, который в 1830-х работал над оставшимся неоконченным переводом памятника. При работе Пушкин использовал материалы древнерусских летописей, сборники украинских и сербских народных песен. А. С. Пушкин считал «Слово о полку Игореве» единственным в своём роде образцом чистой древнерусской народной словесности: «„Слово о полку Игореве“ возвышается уединённым памятником в пустыне нашей древней словесности». Виссарион Белинский также связывал «Слово о полку Игореве» с устной традицией и ставил его в один ряд с простонародными песнями: «Слово — прекрасный, благоухающий цветок славянской народной поэзии, достойный внимания, памяти и уважения», — писал критик.

Вероятно знакомый с подлинной рукописью чешский филолог Йосеф Добровский оценивал «Слово о полку Игореве» исключительно высоко и считал его величайшим памятником древнерусской литературы. «Поэма об Игоре, рядом с которой ничего нельзя поставить!» — писал он. Любопытно, что, комментируя первое издание памятника, Добровский утверждал, что «русские совершенно не поняли некоторых мест» произведения.

П. В. Владимиров в ЭСБЕ (1900) отнёс «Слово» как к народной, так и к художественной поэзии. Позже пришло окончательное понимание того, что памятник этот сугубо литературный, но не фольклорный. По мере расширения знаний о древнерусской книжности в ранний советский период «Слово» воспринималось уже как не исключение, а закономерность рядом с наследием Кирилла Туровского и древнерусской культуры в целом. Как отмечает Д. С. Лихачёв, в России не было ни одного крупного филолога, который бы не касался в своих трудах «Слова».

Фальшивая «Краледворская рукопись» Вацлава Ганки, вдохновлённая «Словом»

Переводами «Слова о полку Игореве» на современный русский язык занимались многие выдающиеся поэты, среди которых — В. А. Жуковский, А. Н. Майков, К. Д. Бальмонт. Во второй половине XX века переводы «Слова» создавали филологи-медиевисты Д. С. Лихачёв, О. В. Творогов, Л. А. Дмитриев. Поэтические элементы «Слова» отразились в русской прозе и поэзии, сюжеты «Слова» с XIX века нашли широкое отражение в русской живописи и музыке.

«Слово о полку Игореве» было переведено практически на все славянские языки, включая верхнелужицкий.

Первое издание «Слова» на чешском подготовил Вацлав Ганка в 1821 году, однако излишне придерживавшийся древнерусского облика лексем, Ганка совершил в переводе множество анекдотичных ошибок. Ганка также пользовался «Словом» при фальсификации «старочешских рукописей» — Зеленогорской и Краледворской. При этом Ганка не был первым переводчиком «Слова» на чешский — ещё раньше перевод сделал Йозеф Юнгман под руководством Добровского (1810), однако этот перевод оставался неизданным до XX века. Юнгман считал перевод «Слова» одним из средств для выполнения задачи возрождения чешского языка путём лексических заимствований и стилистического обогащения. Ряд лексем, почерпнутых Юнгманом из «Слова», действительно вошёл в чешский язык — через другие его труды.

В 1803 году вышел первый перевод «Слова» на немецкий. В 1811 году выходит перевод на немецкий Й. Мюллера, выполненный под руководством Добровского. Всего на немецкий язык произведение переводилось не менее семнадцати раз.

«Слово» было переведено на английский, французский, голландский, датский, венгерский, итальянский, иврит и другие языки.

Видео

Андрей Зализняк. Читаем «Слово о полку Игореве». 1 лекция	Андрей Зализняк. Читаем «Слово о полку Игореве». 2 лекция
Переводы «Слова о полку Игореве» — Борис Орехов // ПостНаука	Андрей Зализняк и Александр Ужанков: Слово о полку Игореве [55:22]

Ссылки

• Факсимиле издания «Слова о полку Игореве» 1800 года
• Электронное научное издание «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
• Параллельный корпус переводов «Слова о полку Игореве»
• А. А. Зализняк ПРОБЛЕМА ПОДЛИННОСТИ «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
• Филипповский Г. Ю. О природе двупланности текста «Слова о полку Игореве» //Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2009. № 2 (36). С. 72-76

См. также

• Слово о полку Игореве как антимонгольский памфлет — нетрадиционная теория Льва Гумилёва
• «Слово о полку Игореве» в Абсурдопедии (юмор)